Леонид Зорин - Покровские ворота (сборник)

Теперь он думал, что, видимо, она чувствовала себя обиженной. Хотел он того или не хотел, получалось, что он уравнивал ее с прохвостами, грубыми и неумелыми, только компрометирующими благородную идею карьеры. Да и кто поручится, что общество без карьеристов не накренилось бы, как Пизанская башня? Как провести эту тонкую грань между служением обществу и служением себе? Если, вздыхая и разводя руками, мы не отказываемся от материальных стимулов, то стоит ли забывать о стимуле прижизненного признания?

Но как было ей объяснить, что он не думал ее осуждать? Как было ей понять, что в его выборе не было вызова? Каждому свое, каждый ищет по-своему. Впрочем, может быть, это она признала. Сказала же она на прощанье: у тебя одна дорожка, у меня другая. В этом послышалась примиренность.

Ему пришло в голову записать все то, что происходило с ним, с нею, с ними обоими. Не для того, чтобы умножить число литературных эксгибиционистов. Ему захотелось пройти вновь этот путь, чтобы увидеть, был ли он прав.

Вера в то, что чувства и раздумья, нанесенные на лист бумаги, утратят первичный хаос и обретут порядок, достаточно наивна. И достаточно банальна. Но что из того? Он вспомнил, как говорил ей, что перестал бояться банальности. Теперь его больше пугали разнообразные парадоксы, подчеркнутые обострения. Право, нет ничего монотонней эксцентрики. Тянуло к скупой, суховатой точности. Если подумать, то в том или ином виде значительные мысли уже состоялись. Свежесть им придает исторический период, заново окрашивающий идею. Похоже, что происходит взрыв, расщепление общеизвестного, и привычное вдруг обретает новый и необычный облик.

Разве “быть или не быть” не возвращает вас к древнему спору об абсолютной и относительной ценности жизни? И разве язычество и более поздние религии не вносили в него свои аргументы?

Внезапно ему вспомнились старые мексиканские фрески с их презрительным осмеянием смерти. Как приплясывают перед этим темным чудовищем, потешаются, показывают ему языки! Должно быть, пресловутый “мачизм”, культ мужественности, вырос из этого отрицания всевластия конца. И все-таки в нем скрыта некая искусственность. Недаром этот впечатляющий образ мужчины, недоступного даже минутной слабости, был искусством так жадно подхвачен. Образ, сильно напоминающий боксерскую грушу. Ее бьют, а ей хоть бы что. Сколько их прошло по книгам, сценам, экранам, этих загадочных существ с крепкими скулами и чугунными подбородками. Возможно, они явились на свет как следствие чисто женственной потребности в опоре, свойственной человеческой природе.

А уж что говорить о жажде мессианства, ей присущей? Ничего банальнее быть не может. В сущности, все та же опалившая его юность жажда разумности. Мало кому удавалось уйти от подспудной уверенности, что спасение заключено в одной-единственной идее, вот и появляется столько пророков, каждый со своей Нагорной проповедью.

Впрочем, время от времени является здравое соображение, что в основе всякого догмата, теологического или философского, лежат высокомерие и гордыня. Опасное пробуждение. Те, кто испытают в этот момент чувство обиды, становятся невыносимы. Они ищут утешения в форме, поскольку разочарованы в смысле. На сцену выходят либо побрякушки, либо инстинкты. Но так как долго на этом не проживешь, в инстинкте вдруг обнаруживают истинную духовность. Как, например, в голосе крови. И вот уж он вспахивает борозды между семьями, потом – между странами. Запертые двери и пограничные столбы. Достоинства родителей заменяют собственные. Геральдика издревле – и с успехом! – заслоняла и душу и божий дар. А обожаемая историческая наука подбрасывает доказательства. И тут она заключает негласный союз с богословием. Каждому племени доставались свидетельства его исключительности. В них, как оказывалось, заключалась надежда на единство. Если не смог сцементировать дух, это должны сделать предрассудки.

И это тоже случалось многократно, говорил он себе. Однако же, обратите внимание, какую молодую силу то и дело проявляет это убеждение, которое, по всем законам, от долгого употребления должно было пожухнуть и омертветь.

Но коль скоро так живучи банальные заблуждения, тем более следует воздать должное прочным истинам, сколь привычными и утратившими свежесть они бы ни казались. Не стоит бояться их старых одежд, на первый взгляд вышедших из моды. Следует только лишний раз их установить, соскрести наслоения, провести кропотливую реставрационную работу.