Агаси Айвазян - Треугольник

Мартирос только этого и ждал.

В трюме было темно, и Мартирос не знал, день на улице или ночь… Один раз только открылась дверь и какой-то верзила-моряк принес ему еду… Потом долгой время никого не было… Мартирос по глухим голосам, раздающимся за дверью, пытался определить время, но это ему не всегда удавалось, подчас все путалось… Например, по утрам раздавались пьяные голоса, и Мартирос думал — ага, значит уже вечер, вечером опять раздавались пьяные голоса, звучала гитара, хлопали выстрелы… Песни здесь горланили в любое время дня и ночи… но к концу дня, под вечер, шум поднимался невообразимый.

И наконец появился Томазо с большим клубком веревки в руках.

— Скорее, — сказал он.

— Что на улице, — первым делом спросил Мартирос, — утро или же день?..

— Ночь, — сказал Томазо, — и какая ночь… В Венеции сегодня большой карнавал, с масками, с шутами… Венеция веселится…

Томазо с Мартиросом вышли на палубу. Моряк, стороживший трюм, сидел у дверей недвижно. На лице его была собачья маска. Мартирос хотел было нырнуть обратно в трюм, но Томазо удержал его за руку: «Да спит он, спит…»

Томазо ловко взобрался по мачте вверх и позвал Мартироса. Но Мартирос только тоскливо смотрел на Томазо. — он на дерево и то не мог забраться. Он только головой мотнул — спасибо, мол, не хочу. Потом подумал: ему ведь не стул предлагают — путь к бегству…

По корме разгуливали два моряка…

Какая несправедливость — на берегу радуются, веселятся, а он тут пленником скрючился, дрожит. Кто-то с берега крикнул, помахал ему рукой. И сердце Мартироса пронзилось этим весельем, и Мартирос поспешил к мачте.

Мартирос вцепился в мачту и неумело пополз, подбадривая себя при каждом движении: «Ну же, Мартирос… еще немножечко… еще немножечко, и начнется свободная жизнь твоя, Мартирос…»

Он так отчаянно работал ногами, что, казалось, ноги его вонзаются в дерево и вытащить их из дерева уже невозможно… Но столь же яростно он отрывал ноги от мачты, и казалось, действительно ноги увязли в дереве. Он прижимался лицом к мачте, целовал ее, боялся от нее оторваться и хотел ощущать ее вкус на губах. И вдруг он почувствовал, что стукнулся головой об ноги Томазо…

А Томазо смеялся… Он показал на город и сказал Мартиросу шепотом:

— Смотри, как прекрасна Венеция, смотри, какой веселый карнавал…

Он бросил конец веревки с петлей на берег — и зацепил ею за ажурную башенку противоположного дома. Через улицу, по всей ее ширине, от дома к дому были натянуты флаги, множество цветных флагов — красных, желтых, полосатых… Были вывешены также картонные человеческие фигуры — стражника, моряка, рыбака, — перемежающиеся гирляндами, шарами и масками, японскими фонариками. Томазо повис на веревке, подтянулся и пополз. Мартирос последовал его примеру, но через минуту почувствовал, как заныли, заболели его ладони. А Томазо хватало даже на то, чтобы еще и дурачиться. «Здравствуйте, сеньор, — говорил он, дергая встречное чучело за нос, — вам куда, на судно? А мы как раз оттуда… До свиданья, будьте здоровы… Здравствуйте, сеньора, мы только что встретили вашего мужа, спешите за ним, может, догоните… Мое почтенье, маэстро, вам не тесно ли тут? Впрочем, люди искусства всегда по веревочке вышагивают. Я вам могу предложить свой канат, ничего другого у меня нет, не обессудьте…» Томазо при этом выписывал ногами кренделя в воздухе и смеялся так заразительно, что Мартирос, еле державшийся на веревке, не выдержал и расхохотался. От смеха он совсем ослаб, но на душе сделалось легче, и он с новой силой заработал руками. И весь этот переход с судна Боско на берег показался ему симпатичной, приятной прогулкой. И он почувствовал, что даже доволен, что все так сложилось. В эту минуту башмак с его ноги соскочил и упал вниз. Мартирос так и замер от ужаса. Башмак упал к ногам одного из моряков Боско. Тот поглядел на башмак, взглянул наверх, увидел множество чучел, свисающих с веревки, увидел и Мартироса… Томазо и, приняв их за чучела, надел башмак Мартиросу на ногу и остался очень собою доволен. Наконец они ступили на крышу дома, и хотя улочка, которую они одолели, была узенькая и путь короток, Мартиросу показалось, что длиннее дороги он не проходил.

Крыши домов в этой части города причудливо переходили одна в другую, трудно было понять, где начало, где конец дома, с такой крыши в любую минуту можно было скатиться вниз… Окон и башенок было великое множество, и возникали они в самых неожиданных местах — иной раз даже под ногой… Чего-чего только не было в этих окнах! Мартирос то и дело зажмуривался, но порой любопытство все-таки брало верх… Впрочем, Мартирос и Томазо передвигались так стремительно, что окна эти запоминались разве что как какой-то немыслимый сумасшедший калейдоскоп. Последнее окно было, пожалуй, самое реалистически-бытовое: кругленький, с красным лицом попик лежал, уткнувшись подбородком в подушку, а его жена и хорошенькая служанка ставили ему клизму. Мартирос одно только запомнил — лицо и зад у больного были удивительно похожи.