Агаси Айвазян - Треугольник

Крыши, как лестницы, спустили Томазо и Мартироса на улицу, а улица-то была каналом, и, следовательно, они очутились в воде. Мартирос по вкусу воды определил, что на берегу поблизости расположены харчевня, постоялый двор и аптека. Вымокшие и усталые, Томазо с Мартиросом выбрались на какой-то мостик и двинулись дальше. Мартиросу Венеция очень полюбилась, и он хотел остаться в городе, он даже бежал из плена потому, наверное, что хотел снова оказаться в Венеции. Но Томазо сказал: «Надо уносить ноги отсюда… я хорошо знаю Боско… А Венеция всегда будет с тобой, не расстраивайся…»

Когда рассвело, Мартирос оглянулся и не увидел больше Венеции.

Томазо с Мартиросом разделись, выжали одежду, развесили ее сушиться на ветках, а сами улеглись на траве.

Мартирос дрожал от холода, но был такой усталый, что тут же заснул. Проснулся он тоже от холода. Утро на земле стояло чистое, обнадеживающее, доброе.

Томазо сидел на дереве, жевал что-то и улыбался Мартиросу, он бросил ему несколько маленьких диких груш, потом спустился с дерева и прошелся на руках. После чего они напялили на себя еще мокрые одежды и зашагали к большой дороге.

Дорога уходила вдаль, нигде никакого жилья не виднелось.

— А теперь куда мы пойдем? — спросил Мартирос.

Томазо разглядывал свои ноги. Башмаки его совсем развалились, большой палец высунулся. Томазо улыбнулся:

— Это не от бедности, не думай: у моего большого пальца особый склад… Он всегда выскакивает вперед, он нетерпелив и хочет опередить время… я за ним не поспеваю… Он мой советчик и указчик в дороге… — И Томазо обратился к своему пальцу: — Скажите, пожалуйста, сеньор палец, в какую сторону нам пойти, чтобы быть сытыми, свободными, быть подальше от беды и поскорее оказаться среди добрых людей… Ну-ка…

Палец шевельнулся вправо, влево и показал вперед.

— Вперед! — радостно заорал Томазо, обнажив белейший ряд зубов. И они пошли по дороге — беспечные, веселые, голодные-преголодные. Только песни им сейчас не хватало. И Томазо запел.

Это была удивительная песня — озорная и гордая, нежная и сильная, старая и новая…

По дороге им попадались премилые деревеньки, но Томазо каждый раз говорил «идем дальше», и они продолжали путь. У Мартироса ноги были изранены, идти ему становилось все трудней.

В полдень вдали показались фургоны. Томазо остановился, заслонился рукой от солнца, посмотрел внимательно и сказал:

— Как будто бы пришли…

— Что там, село?.. — спросил Мартирос.

— Нет, рай земной, весь мир, весь свет!.. воскликнул Томазо и бросился бежать. Мартирос поспешил за ним, впрочем, как бы он ни спешил, ноги его едва волочились. Наконец Мартирос добрался до фургона и стал рядом с Томазо, которого окружили люди в масках. У обочины стояли два фургона, один наполовину красный, наполовину черный, другой наполовину белый, наполовину синий, оба с красными колесами. То был красочный разрисованный мир — итальянский бродячий театр.

Томазо окружали персонажи итальянской комедии — Коломбина, Тарталья, Пьеро, солдаты, ангелы… Мартирос заметил удивительную вещь — внешне это были бедные и беззащитные люди, но среди них царило веселье. Было печально и радостно одновременно.

Увидев приблизившегося Мартироса, Томазо указал на него широким жестом и с театральной торжественностью объявил:

— Позвольте представить вам моего друга сеньора Мартироса.

Актеры сняли с Мартироса и Томазо их истрепавшуюся и мокрую одежду и дали им театральные костюмы. Мартирос впервые вместо своей рясы надел красные брюки в обтяжку, золотистый камзол, сшитый, казалось, специально для него, и золотые блестящие башмаки.

Томазо сам выбирал себе наряд.

Фургоны — этот радостный, и печальный мир, этот рай — двинулись вперед. Актеры, окружив Томазо, расспрашивали его обо всем, что с ним случилось, рассказывали о себе и ни на минуту не оставляли его одного, истосковались по своему Томазо. Мартирос был счастлив…

В тех селах, где была церковь и площадь, они давали представление. Представления были самые различные — иногда это была трагедия, иногда сцена ревности с Коломбиной и Пьеро, а иногда просто цирковые номера… смотря по обстоятельствам, они эти обстоятельства прямо носом чуяли… Ах, что это были за представления! Мартирос прямо озарялся весь. Он не успевал даже переваривать в себе как следует все виденное. Но более всего он упивался игрой своего товарища. Томазо поражал его, Мартиросу от волнения даже плакать хотелось. Томазо выполнял различные акробатические номера, прыгал с дерева на дерево, проделывал всяческие сальто-мортале, на него взбиралось сразу три человека. И все это было радостью, было жизнью.