Харри Мулиш - Расплата

— Ты так думаешь? — засмеялся Антон.

На кладбище вокруг могилы образовался тесный круг, так что семье Стейнвейка ничего не было видно. Сандра заскучала, Саския взяла ее за руку и увела с собою. Антон слышал, как, двигаясь у него за спиной, она читала надписи на памятниках и объясняла их Сандре. Время от времени он поднимал лицо к палящему солнцу; одежда прилипла к телу, но он не обращал на это внимания. Тихие разговоры в задних рядах умолкли, когда заговорила вдова, но и это прошло мимо него, растворившись среди летнего дня. Пролетающим птицам они должны были казаться маленькой, темной дыркой в земле, похожей на зрачок глаза, глядящего в небо из середины огромного, зеленого польдера.

После того как в доме священника, последними в очереди, они получили наконец возможность выразить соболезнование вдове, они прошли меж отъезжающими машинами к кафе на противоположной стороне площади. Несколько столиков снаружи были заняты местными жителями, внутри тоже было очень оживленно. Толчея возле стойки, столы сдвинуты вместе, галстуки ослаблены, пиджаки сняты, все наперебой заказывали пиво, кофе и глазунью с ветчиной. Музыкальный автомат играл Strangers in the Night [78] «Чужие в ночи» — популярная песня середины 60-х годов. . Министр тоже был здесь; он разговаривал с бургомистром и писал что-то на обороте сигаретной коробки. Здесь были и известные писатели, и даже пользовавшийся скандальной славой лидер движения прово. Саския предложила пойти в другое кафе, но тут вошел ее отец, и с ним — еще семеро, из которых Антон знал, может быть, двоих-троих; они прошли к большому столу в задней части зала, который, очевидно, был заказан заранее. Увидев свою дочь и Антона, Де Грааф позвал их с собою.

За столом он устроил настоящее представление. Общий разговор как бы раскололся натрое, и Де Грааф в своей части компании оказался в положении защищающегося, но это нисколько не мешало ему добродушно шутить, что типично для человека, привыкшего, что его слушаются. Какой-то мужчина со светлым вихром и белесыми бровями, наклонившись вперед, сказал ему, что он превратился в старого мудака. Как могло прийти ему в голову сравнивать Фронт Освобождения Южного Вьетнама с нацистами — он, верно, думает, что американцы так и остались американцами времен войны. Но американцы изменились, они стали похожи на нацистов. А Де Грааф хохотал, откидываясь назад и хватаясь вытянутыми руками за край стола, так что сидевшим справа и слева тоже приходилось откидываться. Поредевшие седые волосы и значительное выражение лица делали его похожим на председательствующего на совете директоров.

— Мой славный, добрый Яап, — начал он начальственно, но Яап перебил его сразу:

— Только не надо мне рассказывать, что я забыл, как американцы нас освободили.

— Я совсем не об этом хотел сказать.

— Я не уверен. Я-то ничего не забыл, это ты забыл кое о чем.

— Можно узнать, о чем именно? — спросил Де Грааф иронически.

— Что русские освободили нас точно так же, как американцы, хотя мы и не видели их на наших улицах. Они разбили немцев. Эти же самые русские, которые сейчас во Вьетнаме помогают сражающимся за правое дело.

Человек, сидевший слева от Де Граафа, произнес ледяным тоном:

— Давайте-ка оставим подобные разговоры, это не наше дело.

— Но я говорю правду! — крикнул Яап. — Русские десталинизированы, а американцы превратились в убийц.

Мужчина слева вежливо улыбнулся в усы, показывая, что, пожалуй, он согласен с Яапом, но у того нет шансов на победу.

— Сплошь — коммунисты паршивые, — удовлетворенно заметил Де Грааф, адресуясь к Антону. — Ребята — что надо.

Антон улыбнулся в ответ. Было очевидно, что разговор этот — часть игры, в которую они иногда играли.

— Да-да, — подхватил Яап, — отличные ребята. Но начиная с сорок четвертого, Геррит, ты боролся уже не против бошей, а только против отличных ребят.

Антон знал, что тестя звали не Герритом, а Годфридом Леопольдом Джеромом; в этой компании, кажется, все обращались друг к другу по подпольным кличкам времен Сопротивления. И Яап, конечно, вовсе не был Яапом.

— А против кого мне было бороться? Бошей-то разбили! — Де Грааф невинно посмотрел на Яапа. — Что же, по-твоему, мы должны были согласиться сменить одну тиранию на другую? — Улыбка медленно сползала с его лица.

— Сука, — сказал Яап.

— Лучше поблагодарил бы нас. Если бы в сорок пятом тебе удалось добиться победы, тебя не исключили бы из партии, как теперь, но зато поставили бы к стенке. При том положении, которое ты занимал, — уж точно. Как Сланского — я как раз в то время работал в Праге. Так что благодари Военное правительство за то, что остался жив. — Так как Яап молчал, Де Грааф добавил: — Все-таки лучше оказаться на свалке истории и стать менеджером футбольного клуба, чем погибнуть, не так ли?