Матти Фридман - Кодекс Алеппо

Через несколько месяцев после возвращения в Иерусалим Шамош вновь отправился в Сирию, на сей раз в сопровождении секретаря Еврейского университета. Иерусалимские ученые умерили свой пыл и теперь надеялись лишь на то, что алеппские старейшины разрешат им сделать фотокопию «Кодекса». В XIX столетии предшественники тех же самых раввинов позволили двум людям, оксфордскому ученому и христианскому миссионеру, сфотографировать отдельные страницы книги, но сейчас даже это оказалось невозможным. Раввины пребывали в твердом убеждении, что разрешение сделать копии обесценит их сокровище. «Я пережил очень трудную неделю, все было совсем не так, как я ожидал, – пожаловался секретарь по телефону президенту университета. – Почему? Да потому что наши алеппские евреи сначала не решались позволить мне копировать, и только после многих моих усилий, собрав наконец совет общины, они сказали “да”, но при этом сочли совершенно недостаточными меры защиты от возможных грабителей». В памятной записке, помеченной грифом «Совершенно секретно», он предложил вариант, при котором, даже если просьбу о копировании отклонят, можно попытаться сделать это окольным путем. Во время переговоров алеппские евреи заявили ученым, что не хотят получать корреспонденцию со штемпелем или марками Палестины, чтобы не выглядеть сочувствующими сионистам. «Вот они, страхи евреев диаспоры», – презрительно фыркнул секретарь. В конце концов старейшины алеппской общины допустили к манускрипту только одного ученого без права фотографировать или выносить книгу из синагоги.

Оба посланца вернулись в Иерусалим, и другой представитель иерусалимского круга, профессор Умберто Кассуто, исследователь Библии родом из Италии, бывший некогда главным раввином Флоренции, отправился в Алеппо в декабре того же года. На старой фотографии Кассуто мы видим мужчину с остроконечной белой бородой и экстравагантными, загнутыми вверх усами, глядящего в книгу сквозь круглые очки.

Кассуто был оказан прием, хорошо знакомый тем, кто пытался вести бизнес или улаживать дела на Ближнем Востоке. «Когда я туда приехал, – писал позже Кассуто, – меня приняли довольно любезно, но по поводу “Короны” заявили сразу: “Если вы, ваша честь, желаете увидеть “Корону”, мы с радостью продемонстрируем ее вам в течение четверти часа». Начались мольбы и уговоры. Ему назначили встречу с одним из старейшин; старейшина на встречу не явился, потом извинился и пообещал, что придет завтра утром, но опять не пришел, и так продолжалось, пока Кассуто не пригрозил, что «обратится к другой общине, которая захочет помочь ему в этой священной миссии», что звучало весьма неубедительно, поскольку ни у какой другой общины не было «Короны». Он сказал, что сообщит своим коллегам по университету, что алеппские евреи «не пожелали оказать нам какую-либо помощь». В конце концов его провели по Старому городу к главной синагоге, где он был встречен двумя старейшинами с ключами. Каждый отпер свой замок, и затем один из них вынул «Корону». Ученого гостя, как он писал позже, сопровождало несколько стражей, которые там присутствовали, «чтобы охранять, “Корону” и, может быть, кто знает, следить за мной – а вдруг я, упаси Бог, начну фотографировать».

Эти стражи, молодые раввины, и сами никогда не видели «Корону» и надолго запомнили визит чужестранца. Один из них был тем старым, слепым на один глаз раввином, которого я почти через семьдесят лет встретил возле тель-авивской синагоги и от которого услышал его собственную версию спасения «Кодекса». «Мы его охраняли, – сказал он про Кассуто. – Что именно мы делали? Открыли “Корону”, ее матерчатый чехол. Прекрасно это помню». Он увидел, что «Корона» – совершенно особенная книга, такой ее делало несравненное мастерство писца. «“Корона” была прекрасна не тем, что это какой-то великолепный манускрипт – есть книги и побогаче на вид. Ее красота заключалась в том, что от начала до конца, от Бытия до Хроник [9], она была написана одним почерком, в одном стиле. В этом ее красота».

Профессор сидел в синагоге, делая пометки: он отмечал те слова, написание которых было предметом споров. «“Корона”, – писал он в своем дневнике, – находилась в деревянной шкатулке, обтянутой красной кожей. Швы кое-где разошлись, и книга распалась на несколько частей». На некоторых страницах, как он заметил, буквы выцвели на протяжении столетий, и безымянные писцы восстановили их новыми чернилами.