Ульяна Меньшикова - Обо всём

И тут контрольный вопрос:

— Матушка, а музыкальную школу вы заканчивали? И когда последний раз были в опере, коль вы с такой настойчивостью именуете наш стиль «оперным»?

В полемике выяснили, что для того чтобы петь Богу, учиться музыке не нужно, а нужно только поститься, молиться и далее по списку, а оперу выдумали сатанинские прихвостни и слушать её — вредить своей бессмертной душе.

Набравши в грудь литров 20 кислорода, на одном дыхании я произнесла пламенный спич о монашеском житии, грехе длинноязычия и пользе начального музыкального образования. Трапеза закончилась враждебно. Пар у меня валил отовсюду, искры летели во все стороны и чуть не спалили праздничную мантию Августы. До рукоприкладства, к счастью, дело так и не дошло.

Обиделась я не за себя. А за ребят, которые каждую службу поют как последнюю и с которых я три шкуры спускаю порой. Они присутствовали при нашей музыкально-теологической беседе. Молча слушали бред малограмотной тётеньки.

И тут, в аккурат, на праздник «Живоносный Источник» мои певуны сошли с дистанции. Устали. Заболели. И осталась я на клиросе одна в этот день. А служба — колоссальная по объему. На Светлой седмице все чтения отменяются, всё только поётся. Представьте: утреня, литургия, молебен, крестный ход. Три часа в одно горло. А там не вокализ бессловесный. Там убористые тексты на церковнославянском, которые поются раз в году, как те сады цветут у Анны Герман. Смотрю, главный специалист по церковному пению без дела храм подрясником подметает. И пригласила я мать Августу помочь мне в деле благом, потрудиться немного, показать достойный пример пения. Одной петь очень трудно, даже в унисоне нужен помощник, чтобы была возможность дыхание перевести.

Начали, помолясь. Через 15 минут «молитвенного» пения изгнала я матушку с клироса. Ни в одну ноту она попасть не смогла, по-славянски в хорошем темпе ни одного слова ни прочитать, ни тем более спеть у неё не получилось — язык заплетался, а какие она истории о своём клиросном послушании рассказывала, заслушаешься и восхитишься! Так и проголосила я одна все три часа. Слава Богу, изредка на помощь из алтаря выходил диакон и помогал мне «яблочко песню допеть до конца». Матушка в слезах скрылась в келье и дня три оттуда не выходила. В затворе была, переосмысливала позор свой, свершившийся на глазах прихожан.

И не единственный это случай в моей практике, когда «специалист на словах» в деле оказывался абсолютно никчёмным. И не последний, знаю.

Поэтому никогда я не перестану удивляться человеческой самонадеянности. И по опыту точно знаю, что чем более человек профессионален и способен к созиданию, тем менее он критичен в оценках чужого труда, ситуации на Ближнем Востоке, чужой внешности и вообще чего бы то ни было.

— Меньшикова, если бы я был вашей почкой, я бы нашёл способ вылезти и вот этим самым камнем убил бы вас до смерти и додушил мочеточником.

На обходе. Спич для студентов.

— Обратите внимание, до чего себя может довести пожилая дама сорока лет (перечисление заслуг-диагнозов). Сейчас мы её подрихтуем и сдадим на опыты нейрохирургам, может быть они у неё мозги найдут. Нам не удалось.

— Люблю религиозных фанатиков. На них можно здорово экономить. Где ваши молитвослов и кадило, Меньшикова?

В пятом классе музыкальной школы я очень решительно сообщила родителям, что музыка это не моё, и тратить свою жизнь на «хорошо темперированный клавир» и этюды Черни я более не намерена.

Меня терпеливо выслушали, достали из пыточных загашников солдатский ремень с жёлтой бляхой, потрясли этой бляхой возле моего носа и в доступной форме объяснили, что покуда я на родительских аршинах харчуюсь, то буду играть всех этих Шубертов и Григов до синих пальцев и свидетельства об окончании музыкального Освенцима.

Теперь-то я точно знаю, что родители всегда правы. Но для того чтобы это понять, нужна целая жизнь.

Частенько меня упрекают благочестивые братия и сестры в том, что истории, которые я рассказываю о нашей певческой жизни, несколько фривольны и начисто лишены благоговейного трепета в использовании терминологии.

Но тут дело такое, кому монашья келья, а кому свеча венчальная. Для кого-то вся жизнь — скорбный путь во сыру могилу, для другого — радостное шествие в жизнь вечную, не без сокрушения о грехах, само собой. Поэтому, плакальщику — плакать, радостному — смеяться. А смешного, поверьте, не так уж мало в нашей церковной жизни.