Душан Калич - Современная югославская повесть. 70-е годы

И снова тяжело вздохнули, вспомнив недавние события.

Сидевшие в расселине, на склоне среди камней старики вдруг разом заговорили, загомонили.

— С ума сошли! Как есть с ума сошли!

— Пипе тронулся!

— У него не-все шарики на месте!

— Не зря его называют Пипуриной!

— Одно из двух: или он дурак, или сумасшедший.

— Сколько добра… и на ветер!

— Болтаете все! — сказал белоголовый старик. — Сначала человек, а уж потом все богатства на свете!

— Это так! Нет у нас пленного, нет и добра: сдержали слово.

— Слово — это честь!

— Мы не волы!

— И все равно, все пропало, все прахом пошло — и дорога, и день!

— И ночь!

— Ничего не пропало! — снова сказал белоголовый. — Умный всегда умный, а дурак всегда дурак!

— А я все равно буду повторять: Пипе сумасшедший!

— Полтора дурака! И я говорю!

— Полтора человека! — заключил белоголовый старик и поднялся.

От внимательного взгляда и горькой усмешки морщины на лбу у него углубились. Если суждено быть несчастью, пусть только так и приходит: с пустыми руками и гордым челом. Всегда может быть еще хуже, война есть война. Большие и маленькие горести текут, как жизнь, и разве что иногда человека оцарапает случайное счастье, главное, он должен жить дальше.

За стариком поднялись остальные, взяли свою поклажу.

Еще раз задумчиво глянули на медовацкую долину.

С далеких темно-бурых вершин пыльными зубчатыми лучами, точно на медовацких иконах, светило заходящее солнце. Грузовики удалялись но блестящей извилистой дороге, пока не исчезли за поворотом на дне ущелья. Таков был конец у чудесной, волшебной сказки.

И тут они вспомнили о далеком доме, тоска и холод придали им силы. Запахнули свои шинели, подняли воротники, накрыли головы платками, заторопились. Путь долгий, а непогода близка. Небо потемнело, надуло все паруса и с силой, бешено, как сквозь распахнутые ворота, двинулось на Волчий лог.

Буря нарастала. Вот-вот повалит снег.

ДУШАН КАЛИЋ

ОБАЛА БЕЗ СУНЦА

Београд, 1975

Перевод с сербскохорватского Р. П. Грецкой.

Редактор А. А. Смирнова.

Занимался осенний день.

Под абажуром из дорогого старинного фарфора горела лампа. В зыбком свете на грани ночи и дня маленькое продолговатое лицо с ямочками под слегка выступающими скулами обретало цвет и формы нереальной красоты, которая является во сне и исчезает в моросящем дожде утра. Она не спала. Молчала, блаженствуя в приятном тепле чистой постели.

Он лежал рядом, склонившись над ее головой. Гладил кончиками пальцев светлые мягкие волосы и терпеливо ждал ответа. Он знал, что она не спит, мечтает и не отвечает лишь потому, что не хочет менять положения, в котором желала бы остаться до бесконечности. Такой она была с ним всегда. Она лежала, прижавшись к нему, и наслаждалась радостями, каких была лишена в своей вдовьей печали, скованная памятью о человеке, с которым ей довелось пережить в этой постели только первую и единственную брачную ночь. Он давал ей удовлетворение, вознаграждая и себя тем, чего ему так долго не хватало. Встречу с ней он воспринял как игру случая. Она была для него лишь одной из бесчисленного множества немецких вдов, одной из тех несчастных, что тайком провожали эшелоны потерянных и заплутавших в дыму войны людей, готовая даже у них искать утешения и хоть какого-никакого мужского заступничества перед ужасающим нашествием армии победителей. И между ними все произошло именно так, можно сказать, совсем просто: он почти не настаивал, как вдруг оказался в ее доме. Это было время, когда между людьми порой без единого слова заключались различные договоры, когда многое подразумевалось само собой и даже сытые понимали, что есть множество голодных. Нужно признать: он был везуч, ибо Хельга была женщиной, за которой пошел бы любой, и каждый желал бы, пусть на одну ночь, оказаться ее заступником. Так время и проходило: она была счастлива с ним, он же не был уверен, что она не предпримет еще что-нибудь, чтобы удержать его возле себя, чтобы он не вернулся в тот эшелон, откуда она вырвала его.

Она подняла веки, вкрадчиво посмотрела на него своими голубыми глазами и с мягким упреком спросила:

— Почему ты опять говоришь об этом?

— Я только сказал, что мы должны еще подумать… Из-за твоих — они бы тебе этого не простили…