Душан Калич - Современная югославская повесть. 70-е годы

Когда, собственно говоря, человек умирает? Разве то, что ему сегодня осталось, жизнь?

Да. Это тоже жизнь. Иная, правда, но жизнь. Жизнь, которую он постигает неким глубинным подсознанием, о котором мы мало что знаем. Все реже и реже показывается он на поверхности, и все реже и реже удается ему ухватиться за ту нить, которая нас связывает.

А я по-прежнему надеюсь. Да. Я цепляюсь за соломинку надежды и качаюсь вместе с ней вверх и вниз.

Нелегко. Особенно по вечерам — дома. Квартира живет и дышит. Отзывается его голосом, его шагами по паркету, его тихим стуком в дверь моей комнаты… Выпьешь кофе?

С удовольствием!

Я продолжаю работать, вполслуха прислушиваясь к тому, что делается на кухне. Щелк — зажглась конфорка на плите. Тишина. Наверное, что-то ищет. Вот потекла вода. И опять все стихло. Потом неверные шаги мимо моей двери.

Пора, говорю я себе. Встаю и тихонько отправляюсь на кухню. Мне надо убедиться, что все в порядке. И конечно, в порядке не все. Он насыпал кофе в зернах. Осторожно все исправляю, я не хочу, чтобы он застал меня на месте преступления и понял, что кое-что ему уже не под силу.

Ау! — окликаю его чуть погодя и трижды стучу в тонкую стенку, разделяющую наши комнаты, ау, у тебя кофе выкипит!

Ой, в самом деле, совсем забыл!

Чашечку он держит обеими руками. Не доверяет он им больше.

Такие видения буквально одолевают меня. Стоит мне заняться приготовлением кофе, и я слышу его неуверенные шаги, его голос… а может, я сама уже понемногу схожу с ума?

Вот кресло. Оно пустое, и оно тоже — ожидание. Завтра суббота, говорит оно, завтра ты свободна и можно куда-нибудь пойти. Что ты сказала?

Я ничего не сказала. Только вздохнула.

И окно зовет меня к себе. Подойди посмотри, как он гуляет по двору.

Подойди, ты увидишь, как я твердо ступаю. Кажется, я стал лучше ходить! — весело говорит он. Сама увидишь. Ты останешься у окна?

Я остаюсь. В самом деле, он хорошо идет. Большими шагами, спина прямая. Старается. Знает, что я за ним наблюдаю. Помахивает тростью, постукивает ею.

Далеко ушел, к самой школе. И вдруг исчез! Нет его, нигде нет.

Я по-прежнему стою у окна. На Граде видны маленькие фигурки гуляющих. Во дворе играют дети. Мальчишки катаются на велосипедах. Девочки всякий раз взвизгивают, когда они проносятся мимо.

Он идет. Возвращается. Наверное, забыл, что я торчу у окна. Теперь он идет медленно и мелкими шагами. Сутулый, утомленный. И сердце у меня сжимается в ледяной комок.

Я высовываюсь по пояс в окно. Машу ему. Знаю, это придаст ему сил. Увидел меня, выпрямился, шаг стал шире. И опять машет палкой. Игра для обоих. Передо мной и перед собой разыгрывает здорового.

Ну хватит, говорю я себе, на сегодня хватит. Иди домой, машу я ему, возвращайся!

И спешу по ступенькам вниз, чтобы помочь ему, если понадобится.

Пока не нужно. Моральной поддержки вполне хватает.

Медленно подходит к своей комнате. Ты устал? Хочешь прилечь?

Да, я не прочь вздремнуть. А потом зайдем к Татьянце, к Борису, может быть, к Брацо заглянем или к Шонцовым… Хорошо?

Да, конечно. Только ты отдохни немного. Накрыть тебя?

Он послушно лег и почти сразу же заснул. И спал очень долго, так долго, что уже было поздно идти в гости. Но кое-куда мы еще успеем…

Непременно нужно к больным, которые его ждут. И прежде всего к бабушке Татьянцы, которая уже седьмой год прикована к постели, для нее он — последняя надежда.

Как хорошо, что вы пришли, господин профессор, стоит только вас увидеть, сразу легче становится!

Оба весело смеются, довольные друг другом.

Мы до сих пор не сказали старой женщине, что ее доктор сам лежит в больнице, и лежит уже долгие месяцы. Мы сказали ей, что он уехал. Кто знает, как она приняла бы правду.

Если профессор скоро не вернется, шепнула она мне в прошлый раз, я умру!

Разве можно так, матушка, возразила ей я, а что он скажет, не найдя вас здесь? Дождитесь его, потерпите!

Да ведь я жду, покорно отвечала она, ведь я терплю!

Опустевшее кресло все чаще подает голос. Философствует, пускается в рассуждения, как совсем недавно он сам.

Он считает, что врач не должен говорить больному всей правды. Не должен говорить, что болезнь неизлечима.

А в Америке, замечает Брацо, даже от раковых больных ничего не скрывают!

Я знаю. Однако убежден, что всю ответственность должен брать на себя врач. Человеку противопоказана мысль о смерти, хотя никто из нас не бессмертен. Каждый надеется победить болезнь и избежать страданий.