Душан Калич - Современная югославская повесть. 70-е годы

Они вышли вечером, будто прогуляться перед сном, а сами прямиком к мануфактурной лавке Крсто Змейковского, где Доне служил уже восемь лет и, по сути, вез на себе всю работу, ибо старый, к тому же страдавший астмой хозяин не справлялся с делами. Сборы были недолгие: башмаки, свитера, брюки и новая «беретта» уже ждали их в маленьком складском помещении без окон, как нельзя лучше подходившем для хранения оружия и нелегальной литературы. Оттуда, не заходя домой, направились к Кале. Обогнув кладбище и миновав редкую рощицу, братья вышли к виноградникам. Тут дорога обрывалась. До условленной встречи оставалась еще уйма времени, но они спешили. Не сбавляя шага, переходили из виноградника в виноградник, поднимаясь все выше и выше. Под ногами шуршала и осыпалась земля, но они все шли и шли, не оглядываясь на сверкающий огнями город и не замечая высокого июльского неба, усыпанного горящими звездами. Лишь у самой вершины, возле крепостных стен Кале, Сашо предложил:

— Давай присядем, рано еще.

Он не видел лица Доне, затененного деревьями и словно бы слившегося с ночным мраком. Обрадованный его молчанием, Сашо прислонился к стволу и вытащил сигарету.

— Не советую курить. Могут увидеть.

Наверное, что-то в этом роде сказал Доне. Это были его первые слова за время их пути. Голос был тихий, но строгий. Сашо не расслышал слов и стал неуклюже чиркать спичкой: мешали рюкзак и прочее снаряжение, которое он тащил.

Доне сказал громче:

— Я же просил: не кури!

— Я не расслышал. Ладно, потерплю!

Доне вправе приказывать. Он старше, а кроме того, член партии.

Оба молчали, подставляя себя ветру. Здесь, у Шара [87] Шар — гора в Македонии. , всегда так. Днем стоит изнуряющая жара, а ночью с вершин Церипашины и Кобылицы вдруг повеет свежий ветерок, пробежит над полями и рощами, путаясь в ветвях и шепча им что-то свое, таинственное, и примчится в город. Смело, по-хозяйски врывается он в дома, принося отдохновение людям и навевая легкий и долгий сон. Сашо любит эти летние ночи, любит слушать шепот ветра в листве яблонь и персиковых деревьев. Он подолгу лежит, прислушиваясь, пока где-то около полуночи, а то и позже сон не оплетет его своими длинными шелковыми нитями.

— Не надо было тебе идти!

Сашо ясно слышал: не надо было тебе идти!

— Странно ты говоришь.

Доне помолчал, как бы собираясь с мыслями.

— Надо было остаться дома со стариками!

— Почему? — удивился Сашо.

Доне не ответил. Темнота словно нарастала, растворяя в себе его самого.

— Почему ты так считаешь? — не унимался Сашо.

Доне махнул рукой, а может, сделал какой-то другой жест. В темноте не понять. И, чуть подавшись вперед, прошептал:

— Ладно. Я сказал просто так.

Но Сашо не проведешь. Нет, не просто так он сказал. Он же видел, как нервничал брат последние дни. Однако сейчас ему было не до пререканий. Долгие месяцы подготовки, уход из дому, предстоящая встреча с товарищами — все это сейчас захватило его целиком. Он понимал, что многим обязан брату. Кто, как не Доне, наставил его на путь истинный, на путь, что зовется классовой борьбой? Это он связал его с Драганом Илкоским и Кузманом Димитриеским — руководителями СКОЮ в Тетове, он его рекомендовал, и, наконец, это он раскрыл ему значение борьбы, которую ведет партия. Стало быть, он вправе о нем беспокоиться. Правда, Сашо уже не ребенок, в другой раз он бы ощетинился, но сейчас смолчит. Пусть брат говорит, ему и карты в руки, а Доне только и сказал:

— Пошли! Лучше на десять минут раньше, чем на пять позже.

Сашо Симческий вспоминал это, глядя на идущих к церкви крестьян. Преждевременные морщины на лицах. Идут на собрание. Муф назначил собрание; а Сашо, как связной, оповестил людей, переходя от дома к дому. К счастью, Селица невелика. Крестьяне, услышав крик: «Эй, хозяин!» — в страхе приоткрывали дверь и, только узнав, что в село пришли их дети, вздыхали с облегчением, хотя в глазах еще оставался вековой, неизбывный страх. «Ничего удивительного, — думал Сашо. — Война есть война, каждый день приносит смерть и разлуку».

Он опять закурил. Сигареты успокаивали. Правда, от курения он начал кашлять — это в восемнадцать-то лет, — но бросить не хватало воли. О том, что он курит, дома знали только Доне и Ольга. Дважды в гимназии его ловили в уборной с сигаретой и оба раза снижали оценку по поведению. Даже после этого он не бросил. В рюкзаке у него лежат три пачки итальянских сигарет, он их достал через соседа Славчо Маслака, известного тетовского спекулянта, но Сашо они не по душе — чересчур слабы и быстро сгорают. Раз-другой затянешься, и нет. Впрочем, как и все итальянское — на фу-фу! Поэтому он захватил с собой еще с килограмм махорки. От нее во рту горько, зато тяжелый дым успокаивает растревоженную душу.