Милорад Павич - Современная югославская повесть. 80-е годы

Когда в день гибели отца чужие мужчины вошли в дом (Теодор не сразу узнал дядю Симо) и сказали Джорджии, чтобы собирался и шел с ними, мать вскрикнула и повисла на нем. Отца трясло, словно тростинку, и маленький Теодор бросился на защиту отца от матери и обхватил ручонками его сапоги. Тогда один из незнакомцев оттолкнул его опанком, и Теодор упал, ударившись об пол. Снизу он увидел порог (по нему полз громадный муравей) и открытую дверь, а в ней огромное красное солнце, половина которого закрыла гора: острые скалы пополам рассекали солнечное яблоко. Он слышал голоса незнакомых мужчин и отца, вопли матери и теток. Теодор поднялся и прижался спиной к стене возле печки. Мужчины за руки потащили отца к двери. Дядя Симо оттолкнул Милицу. Теодор тогда думал, что дядя тоже защищает Джорджию от матери и теток. Однако двое мужчин неумолимо волокли отца к двери. Когда переступали через порог (чья-то нога раздавила муравья), свет заслонили, и Теодор не мог уже видеть половину солнечного шара. Мама Милица бросилась ничком на железную кровать, сотрясаясь от рыданий.

Позднее Теодор вспоминал изодранную отцовскую форму, больше всего мундир с золотыми эполетами, которые незнакомцы содрали и бросили в огонь. (Вспомнил он и муравья на пороге.) Но всякий раз сцена увода отца приобретала новую деталь или теряла какую-нибудь старую. Изменения в воспоминаниях происходили еще и потому, что в течение долгих лет никто не смел вспоминать о Джорджии, особенно мама и тетки.

Теодору нередко снилось одно и то же залитое водой поле, куда нельзя войти, потому что оно огорожено проволокой, а там покоится отец, лежит на спине в холщовых подштанниках, с круглой раной в груди.

Этот сон повторялся, а последний раз во сне возле отца были песок и известь, на которых остались чьи-то следы. И всякий раз отец был в воде, хотя поле вроде бы и не было полностью залито, и казалось, что вода покрывает только отца. А однажды Теодору приснилось, что Джорджия лежит в русле реки, словно в кровати, вода залила все поле вокруг отца, а тот улыбается.

Через неделю после того, как увели Джорджию, Теодор снова увидел его дома, на досках, гнилого и зловонного. Кожа его от воды стоячей Млаки, где он лежал, покрылась тонким грязно-зеленым налетом. Позднее Теодор часто вспоминал, как Милица осторожно смывает грязь и гниль с тела отца, чтобы не повредить раны. Помогали ей бабка Яница и тетки. Омывали и очищали отца без слез.

Теодору казалось, что отец еще жив, раз его так осторожно купают, боясь причинить боль. Однако исходивший от трупа запах он долго чувствовал и после похорон, и много лет спустя, когда никто уже и не упоминал имени отца.

(Дед Вук, пока обмывали Джорджию, сидел перед домом и стучал палкой по большому камню, торчавшему из земли.)

Когда отца обмыли и одели, несколько старших Кулинковичей и дед Вук положили тело в длинный гроб, сколоченный из струганых еловых досок.

(На похоронах было мало народу, потому что уже полыхала война.)

Теодор запомнил, что отец Джорджия чуть не вывалился из гроба, когда гроб проносили через узкий проход в ограде Црнишского кладбища, — гроб наклонился, и один из Кулинковичей выпустил его из рук. Мама Милица дико закричала, но все обошлось, от останков ничего не отвалилось, потому что Милица (еще до того, как отца обрядили) обмотала тело белым полотном. Да и свалился бы он с небольшой высоты, потому что проносили его сквозь ворота нагнувшись, на вытянутых руках, и до земли было не более полуметра.

Теодор вскоре забыл это, но потом память вернула ему все. Как-то, возвращаясь с прогулки по Калемегдану, он рассказал мне о радости, охватившей его, когда уводили отца, в другой раз утверждал, что сходит с ума от видений и снов, в которых ему слышатся крики отца из воды.

Воспоминания об отце стали неразрешимой загадкой и тяжким бременем для Теодора. Отец словно преследовал его с рождения. Теодор утверждал даже, что помнит, будто отец преследовал его, когда он находился еще в утробе матери. Я промолчал, а Теодор после этого разговора три дня неподвижно пролежал у себя в мансарде.

Вначале Теодор всего боялся. Его пугали, как ему помнится, звуки, плач, смех, темнота, знакомые предметы. Пугал огонь в печи. Его угнетал необъятный простор дома, который позднее все ужимался и ужимался. Он боялся кровати, в которой спали отец (мертвый) и мать. Женщин, суетящихся возле дома. Пугали незнакомые люди. Он вообще боялся людей.