Лариса Бортникова - Бабодурское (сборник)

— Видишь. Только нарядить осталось. Сядем с девочками. Шампанского выпьем, песен попоем. А вы отдыхайте.

— Привет теткам, — облегченно выпалил Жорка, прежде чем захлопнуть за собой дверь.

Мария Николаевна еще с полминуты «держала лицо» и, лишь убедившись, что Жорка уже не вернется, загрустила. Саша и Олечка — институтские подружки-ровесницы — вовсе не намеревались приезжать. Первая уехала с детьми в дом отдыха, вторая приболела и выписала на зиму младшую сестру из-за Урала. «Ну ничего, ничего, — приговаривала старушка, трогая елку за колючие лапки. — Сейчас доубираюсь, дорежу салат, выпью бокальчик полусладкого и спать. Свинок вот тоже покрасивее расставлю — пусть счастье несут в дом».

Если бы каждая хавронья, поселившаяся за этот месяц в захламленной однушке, принесла с полкило счастья, то можно было бы считать грядущий год Свиньи самым удачным в жизни хозяйки. Хрюшек, в каком-то совершенно невероятном количестве, Марии Николаевне натащили ее бывшие ученики. «Квартира превратилась в хлев», — шутила хозяйка, распихивая и розовых, и красных, и даже зеленых плюшевых уродцев по полкам. А еще у нее в голове крутилось смешное, полузабытое: «Аннаванна, наш отряд хочет видеть поросят…»

Приговаривая четверостишие про настойчивых октябрят и суровую свинарку Аннуванну, Мария Николаевна вытерла пыль с подоконника, разместила на нем дюжины две свиней среднего размера, удобнее расселила в серванте штук сорок поросят размера ниже среднего и усадила на диван пять гигантских свиноматок с хитрыми мордами и ноздрястыми пятачками. Потом Мария Николаевна достала с антресолей пакет с елочными украшеними, развесила по веточкам дождик, прикрутила шарики, пару раз укололась и даже загнала иголку под ноготь, закрепляя золотую пику. Потом Мария Николаевна ненадолго огорчилась из-за того, что старенькие ГДРовские сосульки уже осыпались и стали совсем некрасивыми. Однако в Жоркиных пакетах обнаружилась коробка импортных шоколадок, каждая из которых мало того что притворялась елочной игрушкой, но была еще и оборудована «правильной» петелькой, и Мария Николаевна, изумляясь капиталистической предусмотрительности, все-таки доукрашала елку. А потом Марии Николаевне пришла в голову странная мысль, которую уже лет пять она всячески гнала прочь.

Дело в том, что покойный супруг Марии Николаевны — человек неплохой, но не без странностей, имел пагубную страсть к коллекционированию. Однажды, когда супруги будучи в командировке в социалистической тогда еще Германии, устраивали новогоднюю вечеринку, немецкие коллеги подарили им щелкунчиков. «Глюклишь Вайнахтунг», — хором пропели немцы и достали четыре красивых свертка. Мария Николаевна распаковала хрустящую фольгу и ахнула. Четыре разных и очень зубастых деревянных человечка скалились учительнице в лицо. Чтобы не обидеть немцев, Мария Николаевна выставила всех уродцев одновременно. Правда, ради «фройндшафта» пришлось пожертвовать снегурочкой и дедом морозом, для которых места под елкой просто не осталось. Праздник прошел весело, но с тех пор отчего-то все решили, что странная учительская семья собирает щелкунчиков. И пошло-поехало. Уезжая из Вюнсдорфа, супруги везли с собой положенный столовый сервиз «Мадонна», двухкассетный магнитофон и ящик, набитый под завязку деревянными солдатиками с ореховым оскалом. «Ну вот, Машенька, теперь мы с тобой самые настоящие коллекционеры, — потирал руки супруг Марии Николаевны, развешивая щелкунчиков по стенам новой однушки на последнем, пятом, этаже. — Глядишь, лет через двадцать нас на выставки приглашать начнут». Через двадцать лет странная коллекция, увеличившаяся до ста пятидесяти единиц, была небрежно распихана по коробкам и упрятана в стенной шкаф. На шкафу повис аккуратный замок, а ключик вдова убрала в плоскую жестяную банку из-под монпансье, вместе с пенсионным удостоверением, грамотой «Почетный учитель» и свидетельством о смерти.

Мария Николаевна не любила натыкаться на этот ключик, потому что тогда у нее замирало сердце, и приходилось тридцать раз капать на рафинад валокардином. Еще Мария Николаевна не любила вспоминать о том, что за панельными дверцами шкафа, в картонных гробах, лежат сто пятьдесят деревянных человечков с равнодушными нарисованными глазами, с лихими усами и крепкими дубовыми челюстями. Но сейчас, глядя на неожиданно возникший «свинарник» и недорезанный оливье, Мария Николаевна подумала, что ей все равно нечем заняться и можно потихонечку доставать щелкунчиков одиного за другим и перебирать в памяти события, лица, звуки… Перебирать, запивая полусладким «Абрау Дюрсо», точно как много лет назад, когда она еще не встречала праздники в безлюдной тишине. «К концу жизни со мной остались лишь плюшевые свиньи и деревянные куклы», — грустно расфилософствовалась Мария Николаевна и полезла в комод за банкой из-под монпансье.