Мати Унт - Осенний бал

Осенью мы с Иллимаром об этом инциденте не говорили. Но какие-то косвенные свидетельства об этом лете я все же обнаружил. Например, Иллимар сказал, что после того лагеря он в рот не взял ни капли водки. На столе у него лежала открытая книга. В. J. Wheeler. Dionysus and Immorality. Он потянулся и позвал меня прогуляться. Сказал, что сегодня вечером на Певческом поле играют комедию из народной жизни, могли бы пойти посмотреть ради смеха. Был облачный, но теплый вечер. С косогора мы увидели такую картину. Внизу, как на донце таза, шло представление. Там были крохотные избы, вокруг росли березки. Между домами на листе пластиката был налит пруд. И артисты в полотняных и домотканых одеждах тоже выглядели крохотными, как муравьи. Смеркалось. Плотные темные облака закрыли небо как раз над местом представления. Еще не гремело, не сверкали молнии, а представление уже казалось игрушечным и беспомощным. Означавшие траву куски брезента, которыми была закрыта сцена Певческого поля, трепались на предгрозовом ветру, провода раскачивало ветром, из усилителей доносился сплошной треск. Половину того, что говорили актеры, ветер уносил мимо микрофонов. Что же происходило в этой апокалипсической атмосфере, о чем рассказывала нам эта не предвещавшая ничего хорошего пьеса? Девушка, дочь хозяев хутора, тщетно чего-то жаждущая, ночью выходит на порог. Сына бобыля, стоящего на дворе, она принимает за знатока сельского хозяйства. Она окликает его, говорит, что в доме упал с окна карниз, она одна не может его обратно повесить и потому зовет на помощь знатока сельского хозяйства. А сын бобыля говорит: что может знаток сельского хозяйства, то может и он. Девушка зовет его в дом. Мы в это время стоим на склоне. Неожиданно к нам подошли двое знакомых артистов с гармониками под мышкой, в сапогах. Иллимар стал расспрашивать их о летних новостях. Потом они сказали, что им надо идти на гулянку. Антс слышит их гармошку и тоже хочет идти, а Майе (невеста) его не пускает. Тут нас осветил ослепительный луч прожектора с другой стороны долины. Знакомые артисты запели песню и позвали нас с собой. Иллимар уже было пошел (на гулянку), но убоялся маэстро. Артисты с песней и шутками ринулись вниз по косогору. На миг и я пожалел, что не пошел с ними. Затем прожектор отвели от меня в сторону.

Мы гуляли по кругу за сценой Певческого поля. Иллимар говорил, какой должна быть настоящая атака на зрителя. Брук по этому поводу выразился таким образом: человеку наносится удар в живот и одновременно ему показывается снимок его реакции. Шок и интеллектуальный анализ в одно и то же время, одновременный прием на различных уровнях, Арто плюс Брехт, одним словом Шекспир. За сценой Певческого поля дул ветер, завывая в пустых окнах и дверных проемах этого бетонного монстра. Прямо перед нами заржали и поднялись на задние ноги несколько лошадей. В полумраке встречались еще знакомые. По крайней мере я слышал, как Иллимар с ними говорил. Уже так стемнело, что я потерял ориентацию и держался за рукав Иллимара. Он провел меня мимо лошадей, причем я наткнулся лбом на ствол дерева. Издалека доносился смех толпы. Подожди, сказал я Иллимару, не иди так быстро. Тут молния на миг осветила все вокруг. Я увидел голубоватых лошадей, мужика с гармошкой, машину телевидения. Ударил гром, лошади рванулись и, гремя копытами, сорвались с привязи. Мы дошли до угла сцены и выглянули в сторону публики. Оказались мы за стеной хуторского дома. Слева продолжалось представление. В этот момент на сцену, на землю обрушилась лавина дождя. Несколько минут представление шло по инерции, но тут публика начала убегать. Во время удара молнии все это напомнило какую-то сцену из Брейгеля. Затем тихо умерло и представление. И мы тоже сломя голову бросились под крышу.

Между тем я побывал в Москве на семинаре. Когда я вернулся, постановка «Фауста» была в полном разгаре. На этот раз участвовал и Феликс, но странно, он играл самого Фауста. Иллимар познакомил меня с новыми теориями. (Это Феликса и мои новые мысли, сказал он). Он использовал термин «детская игра», в широком смысле просто «игра». Этот термин в разных значениях встречается в работах Шиллера, Фрейда, Хёйзинги и Эриксона. Шиллер говорит, что человек «…только тогда в полной мере человек, когда он играет». Эриксон резюмирует мысль Фрейда таким образом: « Das Spiel ist die konigliche Strasse zum Verstandnis des infantilen Ichstrebens nach Synthese ». To есть игра — это королевская дорога (или via regia ) к личности, к формированию своего Я. Ребенок играет затем, чтобы узнать то, чего он еще не знает. Он готовится к индивидуализированной жизни взрослого. Он играет в будущее: в папу-маму, в работу, в смерть. Он играет за счет направленных в будущее психических ресурсов, потому что ему еще нечего помнить. Он предвосхищает будущее. Если Станиславский говорил об эмоциональной памяти, на которую опирается актер, то Иллимар говорил, что актер устремляется в неведомое, он экспериментирует, как ребенок. Короче: по Станиславскому, актер помнит, по Иллимару — предполагает.