Мати Унт - Осенний бал

Ходили мы в местный театр и после окончания школы. Что мне запомнилось? Помню инсценировку IV части «Правды и справедливости» эстонского классика Таммсааре. Там речь идет о молодых выскочках в буржуазной Эстонии и об одной супружеской паре, которая живет среди этих выскочек. Муж ходит на службу, а жена убивает время в обществе дам, своих приятельниц. Муж видит духовное падение своей жены, но ничего не предпринимает, скорее всего он и сам идеализирует свою супругу. Однако юношеские комплексы, угрызения совести и все более вызывающее кокетничанье ее с другими заводят его так далеко, что он в состоянии аффекта убивает жену, расстреляв в нее целую обойму. В течение всего представления муж ужасно мрачен. Весьма много в спектакле фривольных дамских разговоров. Есть свежий момент, когда герой зло закричал: работа, работа! — и ударил кулаком по столу. Под конец, убитый горем, с горящим, усталым взглядом, муж под судом. У него над головой кружится муха, маленькая черная мушка. Когда следователь спрашивает, почему он убил свою жену, тот рассеянно отмахивается от этой мухи. Это была хорошо поставленная сцена, и муха великолепно подошла к атмосфере суда. Мне показалось даже, что это была настоящая, живая муха. Еще помню пьесу Толстого «Живой труп», где главный герой уходит из дома и заставляет всех предположить, что он умер. Жизнь и общество ему опротивели. Он пропадает в кабаке, где слушает цыганские песни. Цыгане для него символ свободы, в нескончаемых стонах цыган ему мерещатся далекие горизонты. Играли и несколько оригинальных пьес. В одной главным героем был летчик, сбросивший бомбу на Хиросиму. Он монах в каком-то монастыре, и ему все время мерещатся горящие люди. Обращение к богу не помогает. Галлюцинации прогрессируют, он сходит с ума. И хотя он совершил тяжкое преступление, хотя он всего лишь винтик, лишенный чувства ответственности, его заключительный монолог звучит как голос совести всего человечества. Вторая пьеса изображала хозяйку хутора, которая любит революционера, но не может отказаться от своего мужа и платит за эти колебания жизнью. Третья пьеса изображает молодого человека в ситуации выбора. Он попал в банду преступников и должен подчиниться ужасному приказу — способствовать убийству собственной невесты, потому что она случайно открыла тайны банды и может теперь всех выдать. Молодой человек долго колеблется, но под конец соглашается. Он приводит свою невесту в условленное место, но там уже милиция, и под винтовочную пальбу занавес закрывается. Кажется, играли еще шекспировского «Гамлета» в новой трактовке. Смысл ее в каком-то постоянном временном смещении, вроде сдвига по фазе — принц ничего не успевает сделать вовремя, все делает с небольшим запозданием, когда это уже никому не нужно. Потом мы оба поступили в университет изучать литературу. Из-за этого я стал ходить в театр не так регулярно.

Но я забежал вперед. Прежде всего надо описать, как кончилась школьная любовь Иллимара Коонена. Разумеется, я при всем этом не был, но кое-что мне известно. После того, как школа была окончена и хождение с женщинами было этим как бы официально одобрено, Иллимар, казалось, потерял к своей девушке всякий интерес, хотя, как мне кажется, одно с другим тут никак не связано. Должен сказать, уже на последнем школьном году в их отношениях появилось что-то формальное, какая-то усталость. Юта окончила школу на год раньше, пошла работать на завод, так что ясно: они оказались в совершенно разной среде, встречаться стали реже. Потом, кажется, в начале мая, Иллимар без всякого предупреждения бросил девушку. У него даже смелости не хватило ей все сказать. Он избегал Юты, а после вовсе пропал из города неизвестно куда. Я встретил его совершенно случайно в Южной Эстонии, в одной придорожной корчме, где он в какой-то чужой компании пил токай. Я позвал его пройтись. Мы шли по пыльному шоссе, уже начало смеркаться. Вдруг Иллимар прямо-таки заорал: ты не понимаешь! Ты моих страданий понять не можешь! Ты морально хочешь быть выше всех и вся, а как мне больно, ты не знаешь! Ты не друг мне! Он и пьян-то особенно не был, но я ведь не знал, где он пропадал, где шатался несколько недель. Чего ты страдаешь, спросил я, не тебя же в конце концов бросили, а ты с другим поступил несправедливо. Это одно и то же, сказал Иллимар, а я спросил, не слишком ли он переживает, чем заслуживает вся эта история. Глядя в сумерках в его чувствительное, но опухшее от недолгого пьянства лицо с синими кругами под глазами, я сказал ему, что этот искусственно подогретый драматизм чем-то напоминает мне мысли Элиота из эссе о Гамлете, где говорится как раз о таких, как Иллимар, в том смысле, что герой пьесы паясничает эмоциями, которые не находят выхода в действии, и автор пьесы паясничает эмоциями, которые он не может выразить языком искусства. Может, я ошибался, но угадать, во что выльются его чувства, действительно было трудно. Он часто выказывал готовность пожертвовать собой, но это звучало слишком уж риторически. Его желание быть несчастным вряд ли можно было принимать всерьез. Но я отдавал себе отчет в том, как нелегко заглянуть другому в душу, понять, как сильно он страдает на самом деле. Однако мое холодное теоретизирование как будто успокоило Иллимара, и он тихо спросил, не в форме ли тут все дело, не в том ли, что он пытается выражаться возвышенно и патетически, а я нейтрально и холодно. Может, внутренне мы оба нейтральны и холодны, сказал он, только я выражаюсь возвышенно и патетично? В отдалении местные мужики были заняты делом, чинили сенокосилку. Мы слонялись взад-вперед, как два бездельника, как два лунатика. Я ответил Иллимару примерно в том роде, что, конечно, форма и содержание у него полностью не сходятся, но и противоречия особого между ними нет. Порой мне казалось, что между чувствами Иллимара и его речью вообще нет никакой связи. Ты говоришь патетически, сказал я, но это такая патетика, что вообще непонятно, что за нею стоит — позитивное или негативное. Иллимар остановился, рассеянно кивнул и предложил двинуться дальше. Обратную дорогу к корчме мы молчали, как будто обо всем уже переговорили, по крайней мере о самом главном. Потом Иллимар угощал меня в этой корчме вином. Но говорили мы о другом, об одноклассниках, кто куда пойдет учиться. Договорились встретиться в августе, чтобы поступать в университет. Иллимар согласился со мной, что высшее образование совершенно необходимо, несмотря на то что уровень обучения местами весьма средний, а программы поверхностны. Я говорил, что всего важней — выучить языки. Я встречал много людей средних лет, которые жалели только об одном — что они в свое время не учились языкам. А позднее, самостоятельно, — уже не смогли. В университете же огромное количество факультативных курсов, их надо использовать насколько возможно. Я в свою программу обязательно решил включить французский и польский. Не скрываю, в классической культуре я слаб. Выходец из угнетенного народа, я хочу еще аристократом стать, хотя бы духовным, потому что это что-то такое, чего я с нашей одновековой письменной культурой не знаю, но к чему больше всего инстинктивно стремлюсь — в мире, который сейчас буквально захлестнули мутные плебейские волны англоамериканской культуры. В этом смысле эстонец со своей историей без королей, со своей пантеистской религией и близостью к природе казался мне подозрительно модным, отсюда, наверное, и та юношеская реакция на все модное, которая возникла у меня в первые университетские годы.