Али Смит - Зима

— Но он уже умер, — сказала девушка.

— Наверное, — сказала она. — Я уже старая, а он уже тогда был стариком.

— И это был Годфри Гейбл, — сказала девушка. — Фигура в сарае. Но вы же знаете, что он давно умер.

— Боже мой, нет, — сказала София. — Я говорю не о Годфри.

Она рассмеялась.

— Переспать с Рэем! Да я бы никогда не переспала с Рэем. Так и вижу, как он на небесах умирает со смеху от одной мысли. Мамочки, нет. У нас с ним всё было не так.

— Ладно, — сказала девушка. — А зачем тогда вы мне это рассказываете?

— В тот момент, когда я встретила Рэя, Годфри Гэйбл — это был псевдоним, под которым он работал, — сказала София. — Я готовилась стать матерью-одиночкой. Я не хотела бросать работу. Ему нужна была семья. Он поддерживал меня, мы оба чувствовали себя защищенными и в то же время свободными. Это была очень хорошая договоренность. Я всегда буду благодарна Рэю. И Годфри.

— Но, по-моему, — сказала девушка, — сейчас вы раскрываете мне секрет.

— Иногда легче поговорить с незнакомым человеком, — сказала София.

— Избитая фраза, каких поискать, — сказала девушка.

— В жизни важно держать кое-что при себе, — сказала София. — Артур был моим личным делом, которое больше никого не касалось.

— Типа тех вещей, которые вы покупаете и продаете? — сказала девушка.

— Нет, это не бизнес, — сказала София.

— В общем, теперь я знаю что-то очень интимное о вашем сыне, — сказала девушка, — и о его отце, которого ваш сын, кажется, и сам не знает.

— Да, — сказала София.

— И что же прикажете мне с этим знанием делать? — сказала девушка. — Хотите, чтобы я ему рассказала?

— Сама не знаю, зачем вам рассказала, — сказала София. — Наверное, потому, что вы рассказали мне о травмах и семьях. Но нет, я не хочу, чтобы вы кому-нибудь рассказывали.

— Тогда я не расскажу, — сказала девушка.

— Во-первых, любовь всей моей жизни обладала прошлым, с которым я никогда не смогла бы примирить собственную семью, — сказала София. — И во-вторых, я не хотела, чтобы это прошлое досталось по наследству моему сыну.

— Но это прошлое принадлежит вашему сыну, хотите вы того или нет, — сказала девушка.

— Мой сын ничего о нем не знает, — сказала София. — Значит, он его не унаследовал.

Девушка покачала головой.

— Ошибаетесь, — сказала она.

— Это вы ошибаетесь, — сказала София. — Вы еще молоды.

— А как же любовь? — сказала девушка. — Вы от нее отреклись. От любви всей своей жизни.

— Это было легко, — сказала София. — Любовь всей моей жизни превратила мою жизнь в… в… не знаю… в двухэтажный автобус, у которого вышло из строя управление.

— Вы не могли держать ее под контролем, — сказала девушка.

— Крутишь руль в одну сторону, а машина несется в совсем другую, — сказала София.

Девушка рассмеялась.

— Вы взяли под контроль свои автобусные маршруты, — сказала девушка.

Затем девушка поставила рядом с Софией мелкую хлебную тарелку с несколькими ломтиками сыра.

— Расскажите мне лучше историю, — сказала она.

— Какую историю? — сказала София. — Больше нет никакой истории. Она закончилась. Финал.

— Нет, я имею в виду историю, которую вы хотите рассказать настоящему отцу Арта, но не можете, — сказала девушка.

— А, — сказала София. — Та история. Ну да. Она привела бы его в восторг. Такая приятная неожиданность. Но нет, я не буду, если вы не против. Это слишком личное.

Она взяла кусок хлеба и положила на него сыр.

Съела его.

Взяла еще один.

(Короче говоря, вот та история, что София хотела рассказать человеку, которого считала давно умершим, отцу своего сына, любви всей своей жизни:

«Когда художница и скульпторша XX века Барбара Хепуорт была молодой девушкой, ее семья, жившая в промышленном городе на севере Англии, каждый год уезжала на летние каникулы в прибрежную деревню в Йоркшире. Хепуорт обожала это место. Люди, пишущие о ее жизни, говорят, что на склоне лет она чувствовала себя как дома в Корнуолле, в частности, потому, что ей очень нравилось то побережье.

Она обожала находиться между морем и сушей. Обожала находиться на краю. Обожала находиться так близко к стихиям, обожала их буйство и непредсказуемость. Она и сама была вольной и волевой девушкой — явно из тех, кто сознательно отказывался махать шляпкой в воздухе, как все остальные, при объявлении об окончании Первой мировой войны, ведь любая победа в войне унавожена трупами погибших.

Она уже решила стать художницей, недвусмысленно заявила об этом родителям и в шестнадцать лет собиралась поступать в художественный колледж в Лидсе, чтобы затем поскорее уехать в Лондон. Поэтому она чувствовала себя как дома в том месте, где проводили лето многие художники: там было потрясающее освещение.