Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

— Он хотел, чтобы я услышал именно то, что вы рассказали, — сказал Воробушек. — Я в этом уверен.

— Был там инженер, которого мы прозвали Гейгером и бывший солдат, Бумажный Пистолет, — он взмахнул рукой, точно эти двое стояли рядом. — А мне дали имя «товарищ Стеклянный Глаз». Быть может, это и есть тот урок, который нам хотела преподать партия: когда речь идет об основных нуждах — о воздухе, воде, еде и крыше над головой, — врач ничем не отличается от блохи, а образованный — от невежды. Так что, выходит, меня таки перевоспитали. Больно уж хорошо я усвоил этот урок.

В ясном свете утра Воробушку было видно, как Кай носит воду на огород и поливает грядки из небольшой емкости.

— А если подумать, то как вам кажется, куда бы мог направиться ваш дядя?

— У Вэня Мечтателя нет никаких удостоверяющих личность документов — а следовательно, у него не так-то много места для маневра, — покачал головой старик. — Он беженец в собственной стране. Я вижу два возможных маршрута: или северный путь Четвертого Мая в пустыню, или за океан, как Да Вэй. Какой бы избрал ваш дядя?

— Никакой. Мою тетю Завиток и Чжу Ли он не оставит.

— Согласен. Куда бы он ни пошел, вы еще получите от него весточку.

— Да, — сказал Воробушек. — Он не в силах удержаться и не водить пером по бумаге.

Старик рассмеялся. На мгновение он как будто испустил свет — а затем свет задрожал и померк.

— Пойдемте, — сказал товарищ Стеклянный Глаз. — Думаю, ваш друг уже оправился от ночных празднеств. Он снова готов играть для нас музыку, а я готов дать ногам отдых, закрыть глаза, преклонить голову и внимательно слушать. Припоминаю вот, что Вэнь Мечтатель всегда начинал свои рассказы с приветствия: «Кань гуань. Дорогой слушатель».

В этот же день, репетируя сонату Прокофьева № 2 для скрипки, Чжу Ли никак не могла перестать думать о своих родителях. Добрались ли Завиток с Большой Матушкой Нож до провинции Ганьсу? Какова вероятность, что отец наткнется на подправленный экземпляр Книги записей? Да такая же, подумала Чжу Ли, так и вероятность того, что ее пригласят играть Прокофьева перед Председателем Мао и жителями деревни Биньпай.

Она была совсем еще ребенком, всего-то шести лет от роду, когда обнаружила подземную библиотеку. Она сидела одна и мерзла на зимнем солнце, как вдруг заметила, как из земли лезет незнакомец. Его голова выросла из почвы, точно он выползал из собственной могилы. Незнакомец повернул к западу, и его длинное мешковатое тело растаяло между деревьев. Чжу Ли стояла и глядела ему вслед. Был ли это беглый заключенный или просто мимохожий чужак? Может статься, то был призрак ее прадеда — Старого Запада.

Чжу Ли пошла посмотреть, в чем дело. Когда завершилась земельная реформа, когда их прописали в мазанке, Чжу Ли исключили из сельской школы. Дочь обесчещенного помещика, решил крестьянский союз, должна изучать букварь полей и уравнения небес. К тому же она уже умела читать и не имела права занимать драгоценное место в классе. Чжу Ли было некуда пойти и не с кем играть, она пыталась держаться в поле рядом с родителями, но лезла под плуг и резала ноги острыми рисовыми стеблями. Когда мать выбилась из сил, то накричала на Чжу Ли, чтобы та шла домой. Та повиновалась, но в мазанке одиночество стало невыносимым.

Чжу Ли решила исследовать место на земле, из которого появился старик. Пригнувшись в тени сучковатого дерева, она разглядела чистый темный камень, а под ним — примятую траву и истершуюся до гладкости ветку: это была дверная ручка. Она подняла крышку люка. Под той обнаружилась веревка с узлами. Чжу Ли была некрупной и даже в объемистом ватнике легко спустилась вниз.

В некотором смысле это потаенное местечко было уютней голой комнаты, в которой жили они с родителями. Оно находилось сразу под землей, как будто кто-то закопал очень большой и очень хорошо сработанный деревянный ящик, вроде грузового контейнера, с гостиной внутри — словно для Старого Запада приготовили загробный мир. Там стояло мягкое кресло, в котором уместились бы и шесть Чжу Ли, импортная керосиновая лампа и полный ящик масла, стопки и стопки книг, а на полу лежал мягкий тканый коврик. Она зажгла одну из ламп и, когда закрывала за собой люк, заметила два музыкальных инструмента — цинь и эрху, хотя тогда она еще не знала, как они называются. Когда она взяла цинь на колени, тот оказался тяжелым и холодным. Он был потрескавшийся и грубый на ощупь, и первое время она просто сидела с ним и таращилась на комнату, которая по сравнению с мазанкой казалась современной и странной. Крошащиеся от старости книги были родом из другого века, в буквальном смысле слова с другого континента, но в тяжелом цине чувствовалась жизнь. Он как будто дышал у нее на коленях, как прадед, которому он, должно быть, прежде принадлежал.