Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

Через две недели пришло письмо. Ай Мин писала, что состояние здоровья ее матери скоропостижно ухудшилось и что она едет домой. Она просила о ней не беспокоиться, что очень скоро она сможет навестить нас в Канаде. Я хотела дать Ай Мин свой электронный адрес — marie.jiang1979@pegasusmail.com. Мы только-только провели домой интернет, и это был мой первый имейл; я знала, что таким образом мы никогда не потеряем связь и сможем общаться практически мгновенно. Каждый день, придя домой из школы, я верила, что меня ждет письмо или голосовое сообщение, но меня ждала лишь тишина — ку, которая теперь шумом стояла в воздухе.

Когда настало лето, мы полетели в Нью-Йорк и доехали на метро по последнему известному адресу Ай Мин. Одна из ее соседок по комнате, Ида — женщина в возрасте, сказала, что отговаривала Ай Мин лететь. Если бы Служба иммиграции и натурализации узнала, что Ай Мин выехала из страны, ее заявление отправилось бы в корзину. Или, еще хуже, если бы ее поймали при возвращении, то запретили бы ей въезд в США на десять лет. Сама Ида только что получила амнистию по той же программе. Она объяснила нам, как добраться до фабрики искусственных цветов, на которой работала Ай Мин, но когда мы прибыли на место, никто в офисе не стал с нами разговаривать. Под конец, когда мы уже уходили, выбежала девочка-подросток. Она заговорила с нами по-кантонски и сказала, что Ай Мин ждали обратно еще несколько недель назад, но она так и не приехала.

Не зная, что еще делать, мы с мамой бродили по Чайнатауну от ресторана к ресторану, с фотографией Ай Мин. Люди один за другим изучали фото и качали головами.

Мы обе прежде не бывали в Нью-Йорке, и я чувствовала себя травинкой в мире рыб. Каждая машина, казалось, маскировалась под желтое такси. Сбитая с толку мама едва замечала город. Как во сне мы перешли Бруклинский мост — над рябящей водой.

Тем вечером мама воспользовалась кредиткой, чтобы мы сходили на концерт в Карнеги-холле; в фойе и в главном зале я вглядывалась в каждое лицо, ряд за рядом, вверх по отвесному балкону, пока все не погрузилось в тень. В голове у меня застряло стихотворение из Книги записей: Блуждают родные, в дороге рассеявшись, к теням сердцем прикипев, / По дому тоскуя, пять разных пейзажей сливается в город один. От музыки, концерта «Император» Бетховена, который не один десяток лет назад играл мой отец с Центральным филармоническим оркестром Китая, мама разрыдалась. Я сидела в темноте, уже взрослая. И казалась себе слишком широкой, слишком полной чувств для того невеликого пространства, что занимала.

В самолете домой я сказала маме, что выход Ай Мин на связь с нами — это лишь вопрос времени. А нам оставалось только ждать.

После того как в 1998-м маме поставили диагноз, все изменилось. В часы, дни и недели обычного мира мы больше не вмещались. Она стала говорить о будущем не как о чем-то открытом и неопределенном, но как о конечной мере времени; год, может, два, если повезет. Ее прагматичность причиняла мне боль. Мне было всего девятнадцать, и я нуждалась в том, чтобы верить — мама обязательно посрамит статистику. Когда она начала химиотерапию, я была в университете, наконец-то специализировалась на математике и могла придумать какие угодно статистические обоснования тому, что она не умрет. Много часов я провела, сосредоточившись над этой задачей, как будто мамины жизнь и смерть были лишь вопросом цифр и вероятностей. К моему — хотя, возможно, не к маминому — удивлению, вернулся весь гнев, который я давила с тех пор, как умер отец. Глядя на однокурсников, я слышала в их голосах и видела в их жизнях свободу, которой, как мне казалось, меня несправедливо лишили. Как легко они, казалось, забывали о своей удачливости. Я брала тем, что училась прилежней, что старалась всех превзойти, старалась отрицать — но что именно? Я не знала. Неудивительно, что я выросла в одинокую молодую женщину. Я иррационально расстраивалась из-за мамы и снова злилась на папу. Я поняла, что могу потерять мать вне зависимости от того, что говорят цифры, и вне зависимости от того, сколько всего еще ей оставалось испытать.

Как и всегда, мама позволила мне думать то, что мне заблагорассудится.

Тем временем она отказалась от прежде любимой еды и взялась за бесконечную бюрократию больничных листов, больничных выплат, страхования жизни и здоровья, паутину бумаг и лекарств, что быстро взяли в кольцо ее жизнь, так что измерение времени разошлось с восходами и заходами солнца и вместо того прикрепилось к интервалам между курсами лечения, госпитализациям, приемам пищи, отдыхом и восстановлением. Она написала завещание и оставила Ай Мин сколько-то денег, права на которые и по сей день никто не предъявил; ни я, ни мамин поверенный так и не смогли ее разыскать. В тот год вышла моя статья в престижном журнале по математике, и я рада, что мама дожила до этого скромного успеха, проблеска будущей стабильности.