Виктор Устьянцев - Премьера

Иногда у зрителей вызывал чуть ли не восторг какой-нибудь его жест, но сам Виктор просто не знал, откуда он взялся, этот жест, он его не «нарабатывал», просто считал, что так и должно быть. Иногда он видел его у кого-то из знакомых или наблюдал где-нибудь на улице, в автобусе, в магазине. Тогда он и не пытался его запомнить, а вот сейчас он почему-то всплыл в памяти и оказался естественным. Но чаще всего жест или интонация возникали не от наблюдения и воспоминания, а от образа героя, о котором Владимирцев всегда знал немного больше, чем о нем написал автор.

Нет, вряд ли он каждый раз лепил персонаж сознательно. Просто он мысленно ставил не себя, а именно героя, которого играл, в обстоятельства пьесы и начинал жить его жизнью, думать и чувствовать, как он. Именно тогда начинали возникать какие-то детали поведения, штрихи характера, интонация и жесты, которые так поражали зрителя своей правдивостью. И скажи, что он их не подсмотрел, а угадал интуитивно, вряд ли кто поверил бы. Однако это было именно так.

Но нередко приходилось кроме интуиции употреблять и трезвый расчет, выверять линию поведения героя чуть ли не с математической точностью.

Особенно долго и мучительно пришлось работать над Ниточкиным. Чтобы не быть похожим на Николая Сергеевича Плотникова, игравшего эту роль в кино, Виктор решил снять эксцентричность Ниточкина. Но что-то надо найти взамен, иначе образ просто разваливается. А что найти? Сколько бессонных ночей провел Виктор, чтобы найти иной ключ к раскрытию этого образа.

Однако все роли были сыграны, с разным успехом, но все-таки успехом, и Виктор постепенно, но прочно утвердился как ведущий актер театра, к нему пришла если уж не громкая слава, то популярность, во всяком случае.

И вот теперь все это надо было бросать и практически начинать сначала. Конечно, не где-нибудь, а в столичном академическом театре, но там в ближайшие годы нечего и надеяться на более или менее приличную роль. К тому же Марине место в театре не обещают, значит, она должна принести себя в жертву его сомнительной карьере. Смеет ли он даже предложить ей это?

Но Марина откуда-то уже узнала о его разговоре с Заворонским и решительно заявила:

— Не вздумай отказываться! Такой шанс бывает раз в жизни.

— А как же ты?

— Да что я, в Москве работу не найду? Там же столько театров. А может, и не в театре. Знаешь, я ведь актриса-то никудышненькая. А у тебя — талант.

— Ты, как всегда, преувеличиваешь.

— Нет, Витя, я в этом твердо убеждена, — действительно твердо уверяла она.

— Но ведь мы здесь обжились, привыкли, да и к нам привыкли. И не поздно ли все начинать сначала? — усомнился Виктор.

— Нет, это даже интересно.

— А пищать не будешь, котеночек?

— Ты все-таки плохо меня знаешь. Я гораздо сильнее, чем ты думаешь.

Ежегодно труппа театра пополнялась четырьмя-пятью новичками, и появление Виктора Владимирцева не вызвало заметной реакции столичных актеров. Пока в нем не видели конкурента, и большинство относилось к нему с тем покровительственным вниманием, с каким относятся к любому новичку. Шел он на вторых ролях, чаще по замене, первое время в чем-то копируя основных исполнителей, внимательно выслушивал их снисходительные советы и замечания, партнеры его не очень старались тянуть на себя, давая ему возможность играть в привычной для них манере. Помня совет Заворонского поначалу «не высовываться», он терпеливо приглядывался ко всем и вся. Но иногда непроизвольно выходил и за рамки этой программы, что неизбежно расценивалось и пресекалось как недопустимое самовольство, а порой вызывало и откровенные намеки на его «провинциальность».

Впрочем, в этих намеках была и доля правды. Виктор и сам чувствовал, насколько высок здесь, в столице, по сравнению с Верхнеозерском профессиональный уровень, и объяснял это не только школой и более высокой актерской квалификацией, а и тем, что спектакли здесь обкатывались годами, между тем как в Верхнеозерске держались в репертуаре в лучшем случае один-два сезона. Привыкший работать с перегрузкой, он сначала даже позавидовал столь легкой жизни столичных актеров.

Но вскоре это заблуждение развеялось, Владимирцев понял, что тут требуют не просто большей отточенности фразы, жеста, интонации, а и более глубокого постижения образа, не терпят даже малейшей приблизительности в его трактовке. Это требует размышления, вынашивания, а оно происходит меньше всего на сцене, оно пребывает в тебе всегда и всюду: на улице, в трамвае, в часы одиночных ночных бдений, когда появляется единственная возможность максимально сосредоточиться.