Доменико Старноне - Фамильный узел

— Ты когда-нибудь заглядывала внутрь этого голубого куба, там, наверху?

Я делаю вид, что повеселела, но на самом деле плач еще подступает к горлу, я чувствую нестихающее смятение. Если Сандро вдруг сбросил маску и решился открыть мне свою боль, значит, надо быть начеку. Я вижу, как он ловко взбирается по стремянке и спускается, держа в руках голубой куб, покрытый толстым слоем пыли. Обтирает его рукавом рубашки и протягивает мне:

— Помнишь его?

Нет, я никогда не обращала внимания на голубой куб, он был мне неинтересен, как и все вещи в этом доме. Я ненавижу эту кучу безвкусных безделушек, ненавижу здесь каждую комнату, каждое окно, каждый балкон, даже поблескивающую воду реки и слишком низкое небо. А вот Сандро говорит, что помнит этот куб с давних времен, он был у нас, еще когда мы жили в Неаполе. Посмотри, какой чудесный цвет, бормочет мой брат, и словно чувствует облегчение: для него куб — самое агрессивное из геометрических тел. Когда родителей не было дома, рассказывает Сандро, я рылся повсюду. И вот однажды обнаружил в папиной тумбочке презервативы, а в маминой — вагинальный крем. Какая гадость, в первый момент возмущаюсь я, но затем мне становится стыдно: мне сорок пять лет, у меня было немало партнеров, и мужчин, и женщин, и я еще способна испытывать отвращение при мысли о сексе между моими родителями? У меня начинается нервный смех. Сандро озабоченно смотрит на мои руки и говорит: ладно, не надо, ты вся дрожишь. Меня удивляет искреннее сочувствие в его голосе. Он берет у меня куб, мгновенно взбирается по стремянке, ставит его на место. Рассердившись, я говорю: не валяй дурака, спускайся и покажи мне, что хотел показать. Сандро спускается вниз, видно, что он колеблется. Это шкатулка, говорит он наконец, она открывается, если нажать вот на эту грань. Нажимает, и куб действительно открывается. Сандро встряхивает его, и на пол высыпается несколько поляроидных снимков.

Я нагибаюсь и подбираю их. На них изображена особа, хорошо знакомая нам обоим. Мы запомнили ее именно такой, с этим счастливым лицом. Она заняла место в нашей памяти однажды утром, когда мы трое — мама, он и я — стояли на тихой римской улочке. Мы специально для этого приехали из Неаполя. У нас внутри затаились страх и ощущение неопределенности, мы ждали именно ее. Надо подождать, объяснила нам мама, скоро она выйдет из этого дома вместе с папой. В самом деле, когда наш отец и эта девушка вышли на улицу — какая это была красивая пара, глаз не отвести, — мама сказала нам: видите, как папа доволен, это Лидия, женщина, ради которой он нас бросил. Лидия: это имя и сейчас для меня словно укус. Когда мама его произносила, ее отчаяние передавалось нам, и мы трое становились единым целым. Но в тот момент я внимательно посмотрела на эту девушку — и как будто обособилась от нашей троицы. Какая она красивая, какая яркая, подумала я, хочу стать похожей на нее, когда вырасту. От этой мысли меня сразу же охватило чувство вины, я ощущаю его еще и сейчас, ощущаю всю жизнь. Я поняла, что больше не хочу быть похожей на маму, а это значит, что я предала ее. Если бы мне хватило мужества, я бы крикнула: папа, Лидия, я хочу погулять с вами, не хочу оставаться с мамой, мне с ней страшно. А сейчас мне становится очень больно за маму и за себя. На этих снимках я вижу обнаженную Лидию, она ослепительна. Мы с мамой не такие, и никогда такими не были. Отец так и не расстался с Лидией, да и как он смог бы: ведь в течение всей его жизни она была спрятана в его голове и в нашем доме. Это нас с мамой он бросил, хоть и вернулся к нам. И теперь, когда я стала гораздо старше, чем Лидия на этих фото, и даже старше, чем мама в те дни нестерпимой боли, при взгляде на нее я чувствую себя еще более униженной.

— Давно ты знаешь про эти фото? — спрашиваю я брата, когда он спускается со стремянки.

— Лет тридцать, наверно.

— А почему ты не показал их маме?

— Не знаю.

— А мне?

Сандро пожимает плечами, это означает, что он уже и не пытается убедить меня в своем добром отношении ко мне. Я бурчу:

— Какой ты добрый! Как все вы добры к женщинам! У вас три главные цели в жизни: трахать нас, защищать нас, делать нам больно.

Сандро качает головой и бормочет что-то насчет моего состояния здоровья. Я говорю ему, что чувствую себя хорошо, даже отлично, и очень рада, что рассказала ему про имя Лабеса, а он мне про голубой куб. Теперь мы знаем о нашем отце немного больше, чем раньше. Странный он человек, никогда не протестует, всегда говорит «да», был и остается рабом нашей мамы. Как тяжело мне было видеть, что она помыкает им, а он безропотно подчиняется, не делая ни малейших попыток взбунтоваться. И как я ненавидела его за то, что он ни разу и пальцем не пошевелил, чтобы защитить нас от нее. Папа, мне нужно это. Спроси у мамы. Мама сказала «нет»? Значит, нет.