Елена Блонди - Ателье [СИ]

— Прости меня, Саша. Это я от отчаяния. Куражусь. Горе у меня, сердечная рана… Извини.

В тихом тепле машины, под мягкое урчание мотора голос ее прозвучал скорбно и тоскливо. И пришла тишина. Мимо ехали яркие огни, вплетая свет в море света, заливающего ночь. Саша кашлянул. Положил ладонь на Дашино колено, тихонько сжал.

— Может, расскажешь?

Даша закивала и вздохнула, собираясь с силами.

— Да… Только мне немного стыдно.

— Дашенька, я слушаю тебя.

— Этот… эта… Петра ее зовут. Она мне пообещала, что снова сделает операцию. И станет мужчиной. Я два года ждала. А она… в общем у нее роман с моим парнем. А мне там места нет.

Даша понурила голову, разглядывая застывшую на коленке руку.

— Н-да, — сказал новоиспеченный исповедник и руку с колена убрал, — поехали, что ли?

Даша снова закивала и вздохнула, прерывисто и как могла громко.

Заводя машину, Саша упал грудью на руль и заржал, икая и вытирая слезы. Через минуту, покачиваясь в салоне, хохотали уже вдвоем.

За работой полюбить Москву Даша никак не успевала и маялась за это виной. Когда только приехала из Южноморска, — боялась всего, старалась выходить только с Олегом, и их прогулки казались ей картинками с конфетных фантиков — она увидела Красную площадь, собор Василия Блаженного, Москву-реку, и огромную фигуру Петра над ней. Увидела московские вокзалы и несколько музеев. Это был интересно, но живым город не делало. Несколько раз, когда уже перестала бояться милиции (а сперва ей все казалось, что каждый кинется, чтоб ее, Дашину, регистрацию проверить), — она выходила на случайной станции метро, чтоб пойти, куда глаза глядят и найти другую Москву — настоящую. Но наверху, куда через стеклянные размашистые двери выплевывал ее колготящий вестибюль, все было пыльным и серым, мчались машины, такие громкие, что хоть кричи — никто не услышит. И можно было идти полчаса, а настоящей Москвы все не было. Признавать же настоящей Москвой серую суету Даша наотрез отказывалась.

Когда устроилась на работу в ателье, узнала еще одну Москву. Ту, которую называла «куски». Каждому работающему горожанину полагался свой кусок: дорога до станции, дорога в метро или в электричке, дорога в автобусе. И окрестности: дома, где живешь и работы, где работаешь.

Отправляясь из квартиры Олега по утрам в ателье, Даша считала, что ей повезло. Со станции Нагатинская она ехала под землей и выгружалась на Преображенской. Там было неплохо. Можно было подняться в гущу жилых домов, где много деревьев, или к белым корпусам каких-то офисов, что все время меняли вывески и таблички — перед ними скакал, крутя бешеную воду, абстрактный фонтан. А можно было выскочить к небольшому рынку, лихорадочно изобильному, как все рынки столицы. От метро к ателье — три остановки на троллейбусе, но Даша бежала пешком, чтоб не завязывался жирок на боках. Уходила от дороги за дома и шла по дворам многоэтажек, через месяц зная, где какое дерево растет, где асфальт проломлен, а где детская площадка с забавными деревянными фигурами.

На подходе к ателье радовалась Преображенскому кладбищу — маленькому и старому, закрытому огромными деревьями. Если пройти дорожками, то даже машин почти не слышно. А у самого дома, громадной белой сороконожкой ползущего вдоль шоссе, обязательно останавливалась, чтоб посмотреть на парк Сокольники, раскинувшийся за бизнес-центром «Орхидея».

Иногда раздражало, что ее кусок — один из великого множества, получается, самой Москвы она так и не знает. Но потом пришла мысль, простая. Ведь если в Москве живут десять миллионов человек, а в Южноморске — сто тысяч, то сколько же южноморсков можно разместить на территории столицы? И ей стало спокойнее. Ведь живя у моря, не убивалась она, что мало знает десяток окрестных городов. Значит, Москва кусками — это нормально. Так думала, торопясь в ателье, и обещала себе, что уж по выходным обязательно будет ходить с Олегом по музеям и театрам, следить, кто приезжает с концертами, и да — хорошо бы на симфонический оркестр попасть, совсем настоящий. А еще подмосковные усадьбы и парки. А еще…

Но суббота была занята срочными заказами, а по воскресеньям — постирать и прибраться, что-то приготовить и привести себя в порядок.

Еще одну Москву — магазинную, она узнала, уже бегая с Галкой по тряпошным складам и торговым центрам. Иногда, посреди охоты, перекидывая баул, набитый драгоценными трофеями, из одной руки в другую, Галка вдруг говорила, рассматривая афишу: