Елена Блонди - Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

Нет, Ника ничего не имела против путешествий, и посмотреть коралловые рифы, о которых так вкусно рассказывал Гонза, это было бы здорово. А еще — Большой каньон. И норвежские фиорды. И… и так далее… Но разве это уменьшает ее наслаждения плавным течением жизни? Иногда Ника даже побаивалась этих внезапных приступов счастья, которые приходили совершенно не ко времени. Это от любви к мужу? — думала, замирая над миской с недочищенной картошкой. Или от того, что я на своем месте? Но не находила ответа, не слишком его и желая. Просто снова встряхивала головой, чтоб ощутить, как тяжело упадают на спину небрежно заплетенные косы. И брала следующую картофелину. Смеялась над собой. Сказать кому — я счастлива чистить картошку, пока на крыше веранды снова хлопает парус, и по двору скачут трескучие воробьи, ну даже стыдно и говорить такое. Заскрипел шепотом песок, на коленки легла черная тень. Шлепнулся рядом на старое покрывало мокрый гидрокостюм.

— Хэйа, пякка помор, — сказала Ника, не поднимая головы. Глядела на дальнюю линию горизонта, удивляясь тому, как четко видны на ней смешные одинаковые завиточки.

— Дразнись-дразнись, — Пашка лег рядом с костюмом, вытянулся, дрожа. Ника взяла полотенце и кинула на коричневую в пупырышках спину.

— Куда отца дел?

— Та придет, щас. Буек ковыряет. Фотий, согнувшись, сидел на песке у камней, что-то делал с оранжевым пластиковым шаром. Ника кивнула и снова уставилась на мягко сверкающую воду. Зимой тут будут смешные ледки, бородами у каждого камня. А еще стеклянными домиками для каждой веточки глупой травы, что выбежала к самой воде. Но до зимы далеко.

— Выкупаюсь.

— Угу, — пробубнил Пашка, вытягиваясь под косо наброшенным полотенцем, — м-м-м, кайф какой. Вода мягко охватывала ноги, поднимаясь выше. И Ника, плавно входя и ощущая тонкую границу, повторила про себя — кайф какой… Нырнула, целиком отдаваясь мягкой воде и широко раскрывая глаза. Песок нарисовался мягкими зернами, покрытыми кое-где мягкими комками тонкой травы. И даже камни казались мягонькими, сделанными из коричневой и рыжей губки. Над мокрой головой пролетела низкая чайка. По ее белизне видно — осень пришла, перья отмыты легчайшим золотом спокойного солнца. Ника разбросала руки, издалека разглядывая огромный полумесяц песка, скалы, загораживающие тайные бухты, пластинчатый язык бетонных панелей, выползающий к самому прибою в центре — там, где стоял беляшовский дом. Дальние скалы по правому краю, увенчанные мощным каменным гребнем, будто динозавр вылез и прилег, окуная в воду длинную неровную шею с крошечной башкой. Перевернулась и поплыла дальше и дальше от берега, мерно работая руками и окуная лицо при каждом гребке. Вода журчала, вздыхая у самого уха, стекала со лба и охватывала лицо. Как и сказала она Фотию, бетонные плиты пришлись очень кстати.

Солнце калило их меньше, чем желтый песок, ветерок охотно обдувал горячие тела загорающих, и мухи, что суетились на мокрых водорослях, не мешали лениться. Потому в сезон плиты всегда были обсижены коричневыми телами туристов. Плывя и плечами чувствуя мерный взгляд степи, что поднималась над бухтой и раскидывалась все шире, по мере того, как Ника удалялась от берега, она подумала о Беляше. Пашка, чертяка, все же внес свой вклад в борьбу со злом. Выпытал у Ваграма, что Беляш отсиживается на дальнем краю поселка, у одинокой изрядно пьющей Натальи. Сидит там сычом, никуда не выходя. А Наталья, покупая на свою инвалидную пенсию водку для нового кавалера, уже сто раз прокляла бабскую неистребимую жалость, не зная, куда деваться от нового сожителя. Оказалось, плащ Кипишона Пашка конфисковал не просто так. И вскоре после разоблачения Ваграма, Ника в магазине услышала страшные новости, о том, что зловещий призрак явился в самый поселок, в сумерках метался по скалам, вздевая широкие рукава и тряся треугольной головой. А утром Наталья плакала, размазывая мелкие слезы по трясущимся худым щекам и, с облегчением тараща выцветшие глаза, рассказывала, как явился во двор, стоял молча, ожидая, когда выйдет из времянки ейный новый мужик. И как тот закричал, отмахиваясь полупустой бутылкой.

— Я в дому сидела, ноги сомлели, тока вот и гляжу з-за занавески, а он зарычал, кинулся. А этот, тьфу же, визжит, и руками машет.

Думала, помру. Вот тут так и стукает, так и колотит. Сухая рука ползала по груди, показывая, где стукало, а где колотило.

— Да ты про них скажи, — немилостиво посоветовала Алена Дамочка, с презрением оглядывая тощую фигуру Натальи и ее плиссированную турецкую юбку, — про тебя мы и так знаем.