Елена Блонди - Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

— Пашенька… слушай…

— Ну чего?

— Если хоть вот настолечко обидишь ее, убью. Понял?

— Опоздала, — криво ухмыльнулся Пашка, — батя уже грозился. Вырвал руку и быстро пошел по выбеленным солнцем каменным ступенечкам.

Когда Ника, тяжело дыша, влезла на плиту и села рядом с Марьяной, та повернулась к ней и не улыбнулась. Посмотрела серьезно черными глазами и снова уткнула подбородок в колени.

— У тебя волосы отросли. Ты больше не стриги, ладно? Будем вместе, ты черная, я белая. А волосы длинные.

— Это ж еще не скоро, — ответила Марьяна. Ника кивнула:

— Ну да. А чего торопиться? Вырастут же.

— Наверное.

— А тут приезжала тетка Иванна. С Галатеей собачкой. Марьяна улыбнулась.

— Она хорошая.

— Очень. Иванна, конечно. Насчет Галатеи я чего-то засомневалась.

— Да… Молчали. Ника думала, а что сказать-то? Сказать рады, так Пашка не смог, и Марьяна это знает.

— Хорошо тут как, — голос Марьяны был почти равнодушным, спокойным, — я и забыла, как тут хорошо.

— Вспомнишь. Ты ведь? Ты вернулась?

Марьяна молчала.

— Машенька, — сказала Ника и потрогала руку, лежащую на коленке, — ты подожди, ладно? Иногда нужно просто ждать и никуда не торопиться.

Я не знаю, как тебе сказать, чтоб поверила. Но это так. Время вот…

— Меня Иванна так зовет.

— Да. Она тебя любит. И новое молчание легло на песок, тоже никуда не торопясь. Ника села удобнее и стала смотреть туда же, куда смотрела Марьяна.

Уплывая, вдруг стала ею — молодой девочкой, что пережила страшное. И пыталась оторваться от настоящих родных. Дважды. Начать совсем новую жизнь там, где никто не будет знать. Но не смогла. Потому что ее судьба — тут, с этими загорелыми водоплавающими мужчинами, которые, так уж случилось, знают о ней все. И став Марьяной, Ника тяжко поняла, как трудно вернуться ей туда, где гремела кастрюлями, командуя влюбленным мальчишкой, и чувствовала себя — красивой, чистой и нужной. …Теперь надо как-то быть. Носить в себе недавнее прошлое, понимая, что его же носит в себе Пашка, и что Фотий знает обо всем. И, тем не менее, быть снова настоящей — быстрой, язвительной и ловкой Марьяшкой, с острым языком и умением прекрасно готовить. Суметь снова поругаться, подшутить, посмеяться. Как будто остались у нее на это права. Уверить себя, что их отношение к ней — не жалость. Что все снова — настоящее. Потому что иначе не жизнь, а маета с каторгой. Всегда проще в таких ситуациях убежать и начать с нового листа. Но это и будет значить — убежать. Спрятаться. Струсить.

— Я без него не могу, — сказала Марьяна, отвечая на мысли Ники, — вот не смогу и все. Я поняла еще там, еще, когда все, вроде, хорошо.

Испугалась. Потому что тогда надо все ломать, а разве же я ему нужна теперь? Мужчины такого не умеют выдержать.

— Много ты знаешь, про мужчин, — утешила ее Ника.

— Я его люблю. Это такое мучение. Хоть топись. Откуда я знала, что она вот такая — любовь? Дышать не могу, понимаешь? Жила, будто мне ногу отрезали. Вроде хожу, а не целая, без ноги.

— Ну вот, совсем ты у нас инвалид. И не дышишь, и без ноги, и еще утопленница…

— А тебе бы шутить, — ломким голосом сказала Марьяна и, наконец, заревела в голос. Ника, обнимая трясущиеся плечи, с облегчением заплакала тоже. Так и сидели, ревя и шмыгая, тыкаясь друг другу в плечи мокрыми носами.

— С-совсем мы бабы с тобой, — всхлипнула Марьяна, вытирая ладонью лицо, и еще немножко отчаянно поплакала, уже цепляясь за Нику и тяжело вставая. Когда медленно шли к Ястребинке, а море нежно сверкало, и солнце тянуло желтенькую предвечернюю дорожку по воде, грело им спины, укладывая под ноги длинные тощие тени, Марьяна сказала:

— У Иванны в парке бар, «Купидон» называется, там, на заднем дворе мангал. Угли такие, раскаленные. Мы с ней сидели, как с тобой вот сейчас. А фотки сгорели прям сразу, в конвертах, и высыпать не надо было.

— Вот и хорошо.

— Она думала, я деньги унесу, из квартиры. А я… я потом только паспорт свой взяла, в ментовке. А туда не стала приходить. Такая вот дурная.

— И молодец.

— Иванна тоже сказала так. Странно, да? И ничего совсем не спрашивала.

— Марьяш, мы тоже ничего не спросим.

— И Паша? — тоненьким голосом спросила Марьяна. Ника даже согнулась внутри от отчаянной мольбы в этом беспомощном голосе. И взмолилась мысленно, Господи, да что же это такое, да ты уж дай им, я же просила! Дай этим щенкам, ну, пожалуйста! Кивнула торжественно. Ужасаясь ответственности, что брала на себя, произнесла: