Елена Блонди - Дискотека. Книга 2 [СИ]

— Не пугайся. Я привык, давно уже. Главное, не помереть. Мне нельзя, у меня — Ленка Малая. А остальное. Понимаешь, я могу как раз жить, как хочу. У меня от общих правил освобождение. Как от физкультуры.

— Что за жизнь такая, — подавленно сказала Ленка, кладя руку на его волосы, — неужели так везде, Валь? Жить по-своему могут только ненормальные и вот, с инвалидностью. Я так не хочу. А как хочу, еще не поняла. Эх.

Они замолчали, Ленка легла, прижимаясь к Панчу, чувствуя его локоть и бедро. А сверху придвинулось небо, пуская через звездный свет ленточки падающих звезд. Панч зевнул, стукнул зубами. Как пес, сонно подумала Ленка, закрывая тяжелые веки, как там, в темной комнатке, где ночевали в первый раз, и он был непонятный, совсем еще незнакомый, отсюда кажется — другой мальчишка и одновременно — да вот же он, дышит ровно, чуть похрипывая. Совсем мой Валька. Такое счастье.

— Лен, — голос его звучал уже невнятно, голова качнулась, укладываясь на косматом истертом плюше, — любимая Малая, ты уже ведь живешь. Тут, у Миши этого. И дальше будешь. Потому что ты сильная. И еще упря-мая. Моя.

— А ты мой. Совсем. Не отдам никому. Спи. Я тоже…

Они спали на крыше, в темном августе, таком жарком, что не нужно было ничем укрываться, и руки раскинуты, а лица подняты к небу, поймать кожей слабый ночной ветерок. Не слышали, как в квартире трещал телефон, раз за разом, а после в квадратном люке показалась черная фигура, выбралась, прижимая локти, и засветила маленький фонарик. Доктор Гена прошел через большие пятна смолы, еще мягкой от дневного жара, вдавливая шагами рассыпанную колючую щебенку. Оглядываясь, светил, чертя лучом и выхватывая пятном света угол бетонного чердака, антенны, блестящие тонкими линиями, и — неподалеку от чердачной невысокой стены — квадрат покрывала с двумя на нем фигурами. Раскиданные руки и ноги, волосы, длинные, черные и светлые, перемешанные у висков, где головы соприкасались.

Хмыкнул, прикрывая фонарик рукой, и повернувшись, ушел обратно, слез по железным арматуринам. Прошел мимо запертой двери Мишиной квартиры, спустился на свой этаж, постоял там. И открыв двери, позвал негромко:

— Кокоша. Кока, гулять.

Черный спаниель, радуясь внезапной ночной прогулке, выскочил, вертясь и любя хозяина, тыкал его мокрым носом, мешая пристегнуть поводок.

— Тихо ты, — рассердился Гена, и потащил пса вниз, в темный душный двор, подсвеченный тусклыми фонарями.

На лавке за детской площадкой хихикали и матерились, звеня бутылкой. В кустах кто-то ворочался, изредка эхая, и вдруг закричал непонятно кому, молчащему в темноте:

— Та иду уже! Епт, достала.

Гена дернул поводок и пошел прочь, вдоль кованого забора старого парка, к выходу на дорогу, а оттуда через рельсы к морю, туда, где они с Ленкой сидели, когда он купался. Там отпустил Кокошу и тот, ахнув от восторга, скрылся в темноте, полной соленой свежести. Сам сел на корточки, вынимая из нагрудного кармана сигаретную пачку.

Огонек ярчал и после тускнел, из темноты выскакивал радостный пес, тыкался в локоть и колено, а после исчезал снова.

Вот так, думал Гена, затягиваясь и пытаясь разглядеть воду, там, где совсем не было луны, в стороне от серебряной дорожки, настырная маленькая Ленка, добыла таки своего братца, с которым любовь. И хорошо. Наверное. Вроде бы совсем простенькая барышня, ну миленькая, блондиночка, с такой покрутить, как собирался с самого начала, чтоб после в лоб поцеловать и остаться эдаким старшим… старшим… Братом, язвительно подсказало в голове. И Гена крякнул, усаживаясь на неудобную гальку. Угу. Сплошные братья у нее выходит. И Мишка еще. И даже Витюша спросил, как там наша девочка, привет передавай. Так, мужик, давай разберемся, не маленький. Сказать, что роковая, что зацепила, так нет этого. Скорее наоборот, как-то ее не хочется. После всех этих приключений. И не потому что побегала по каким-то там мужикам, да когда это останавливало, напротив, такие вот, слегка надкусанные, они слаще, это возбуждает. Но она. Из-за этой своей упрямости, сразу ясно — не твоя, и никогда твоей не станет. Пока не наиграется в любовь со своим младенцем.

— Тьфу ты, — сказал сам себе, удивляясь мыслям.

Да когда хотел-то, чтоб мимолетки были — его. Радовался, что замужем барышни, что меньше проблем. Выходит, сам себе чего-то наврал, а чего и не понял. Спросил себя, сминая окурок о камушки рядом с ногой, ну, неужто отказался бы, если бы вот сейчас? Нет. Наверное, нет.

Но тут же вспомнил, как говорили о ее брате, и как менялся у Ленки голос и какое становилось лицо. И поправился — не отказался бы, если б не было этого сопляка. А пока он есть, ох, да ну ее. Пусть уже крутит свою любовь, других, что ли, нету.