Елена Блонди - Дискотека. Книга 2 [СИ]

Закурил еще одну сигарету.

…Витюша, который кроме своей гинекологии еще и диплом психолога на столе в рамочке держит, сказал, когда Ленка ушла:

— А с этим цыпленком всегда все будет только всерьез, и если всерьез не захочешь, лучше и не трогай.

Гена тогда усмехнулся. Пристрастие Витюши к значительным формулировкам всегда было предметом шуточек, но ведь прав толстяк, как почти всегда прав в своих первых впечатлениях. Вот явилась в жизни девочка, как Витюша сказал «цыпленок», совсем еще дите, правда. Успела там чего-то, сама не проснувшись, как женщина, да это все не считается в итоге. И в ней уже видно что-то, оно притягивает, но одновременно отталкивает. Рот откроешь сказать — слушает, и сразу охота закрыть, потому что ясно, слушает. И что-то после совершит, то есть мимо ушей не пропустит. Как-то от этого неуютно становится. Интересно, как сложится у нее жизнь? Ходит тут, в косынке, со шваброй, учиться не поехала, ну кажется, прямая дорога — замуж, ребенок, по праздникам мужа под ручку и в город гулять. Или все же карьера? Опомнится, поедет, поступит, закончит.

Гена встал, обрывая собственные мысли. Свистнул пса, обругал дежурно, чтоб не опаздывал на свист. И потащил домой, расшвыривая по тротуару бледные вороха опавших цветочков софоры.

Никак Ленка не вписывалась, ни туда и ни сюда. Нет, представить ее и там и там можно, но почему-то оба варианта, если туда ее впихивать, становились катастрофой, которую ей предстоит пережить. Чтоб после куда-то выйти. На свой собственный свет. А какой он, совершенно непонятно и потому раздражительно.

И поднимаясь к себе, он подумал, пока — единственная логичная и естественная картинка для белокурой девочки с круглым лицом и маленьким подбородком, это та, увиденная им на крыше. Где двое спят под звездами, перемешав пряди волос и вольно разбросав руки и ноги, касаются друг друга головами. Но она никак не могла быть логичной! Брат, младший, и вообще, что у них дальше-то будет? Да не может у них ничего быть! Того, что хотят оба и к чему стремятся так упорно.

Но…

Авуст принес жару, из тех, что называют небывалой, но она приходила в город всегда, раз в три-четыре года, и накрывала душным одеялом усталые деревья, с которых сыпались под горячим ветров жестяные листья, дома, жаркие, с распахнутыми в отчаянии окнами, в которые не проникал свежий сквозняк даже ночами. И людей, которые медленно ходили, вытирая мокрые лбы, и выпивали весь квас из пузатых желтых бочек, весь лимонад, цедимый из пластиковых запотевших кубов, а в натужно рычащих холодильниках не успевал замораживаться лед в пластиковых формочках с мутными стенками.

Кто мог, тот лежал на диванах, дожидаясь вечера, когда зайдет раскаленное солнце и темнота сделает мир чуть прохладнее хотя бы на взгляд. Но таких было мало, ведь — работа, и нужно с восьми до пяти, или по сменам.

Август уже кончался, но жара не уходила, крепкая, душная, настоянная на сухой траве, звоне кузнечиков, белесой пыли из-под колес машин. А по краям неба ходили огромные облака, громоздились горами, блистающими грозной белизной, иногда темнели снизу, и тогда люди с надеждой прислушивались к дальнему грому. Вдруг пойдет дождь, а то сил нет никаких. Но гроза собиралась, лениво погромыхивая, и шла где-то стороной, а в очереди за квасом, вытирая лбы, и удобнее перехватывая эмалированные бидончики, рассказывали друг другу, что вот, на той стороне уже льет, и говорят, железную дорогу снова размыло, ну как тогда, в позапрошлом, а нет, три года тому, и поезда не ходили два дня аж.

Улицы на склонах Митридата были завалены ворохами белых цветочков с зеленоватым оттенком, так много их падало со старых софор, что казалось — выпал снег, только теплый, даже на вид.

— Нет, — сказала Алла Дмитриевна, с отвращением поправляя тонкий халат и шаря рукой — все ли пуговки застегнуты, — вы серьезно собрались загнать меня в гроб! Эта дикая жара, я вообще не могу шевелиться даже, и так радовалась, что неделя отгулов, и эта путевка, потому что после Светочке рожать, и я как рабыня буду… А вы явились, снегом на голову, я ни-че-го не понимаю! Что ты мне талдычишь, не понимаю!

Она прошла мимо, старательно отворачиваясь от Панча, который стоял в полумраке у входной двери, с упреком оглядела Ленку и исчезла в кухне. Оттуда сразу послышался грохот.

— Лен, — вполголоса сказал Панч, — ну правда, чего я тут. Давай может…

— Так, — перебила его Ленка, свирепея. В ответ на кухонный шум грохнула на пол тяжелую сумку, — в комнату иди. Иди, я сказала!