Елена Блонди - Дискотека. Книга 1 [СИ]

— Ну?

— Спасибо, — ответила Ленка и встала, ловя замочек молнии на куртке, — спасибо, Гена. Я пойду.

— И что, ничего мне не скажешь? — он сдвинулся, тоже встал, чтоб дать ей выйти.

Ленка пожала плечами, берясь за ручки сумки. Гена дернул их к себе, повесил на плечо. Вместе пошли через полупустой зал к ступенькам у высокой двери, полной белого уличного света.

На улице ветер рванул волосы, полез под нагретый воротник, и Ленка задернула молнию доверху, суя руки в тесные кармашки курточки. Посмотрев на все еще вопросительное лицо собеседника, сказала с силой:

— Так нельзя! Как ты вот. Нельзя, понимаешь? Потому что… ну не могу я сказать, но я чувствую. Это неправильно!

Сутулясь, пошла вдоль домов, в сторону далекой луковки церковного купола. Там автовокзал, туда надо. Гена, идя рядом, с удовольствием хохотнул. И Ленка его тоскливо возненавидела, за этот сытый смех, такой уверенный.

— Ах, мне нельзя. Ломаю детишкам весь кайф. Леночка, лапа, сама просила совета. И выслушала, от взрослого, с опытом, правду. А как можно? Сесть рядышком и поплакать, покивать, да? Без всякого толку?

— Нет. Я не знаю. Гена, я, правда, не знаю. Но… блин мне слов мало, я не могу!

На ходу она сжимала и разжимала спрятанные в карманах кулаки. И вдруг засмеялась, горько и сама для себя неожиданно, потому что вспомнила слова Валика — а ты напиши, ты сумеешь. Ага, сумеет. Если даже объяснить словами, что чувствует, не может. Как та собака… все понимает, а не говорит.

Оборвав смех, сказала, смиряясь с неудавшимися попытками:

— А, ладно. Почти пришли.

Молчание Гена нарушил уже рядом с автобусом, когда они, как до того Ленка с Панчем, усадили на сиденье сумку и стояли, прячась от злого ветра за квадратной замызганной автобусной кормой.

Приобнимая ее за плечи, Гена нагнулся к перепутанным волосам, поближе к уху.

— По закону вы именуетесь неполнородными родственниками. У вас общий отец. А это даже не двоюродные братья-сестры, у которых родители разные. И поэтому вы не имеете права вступать в брак. Любые сексуальные отношения, их вам — нельзя. Вот это реальное «нельзя», дорогая. А не твои воздушные, которые и объяснить не можешь. Так что, тебе не совет нужен был, а вот это главное знание. Дальше думай сама.

От кабины закричал шофер, из динамика на низком здании автовокзала захрипел голос, про их отправление.

Гена отступил, сунув руки в карманы, кивнул, пристально разглядывая осунувшееся бледное лицо в ореоле светло-золотистых волос. Ленка беспомощно посмотрела на собеседника, кивнула и ушла, влезла на свое место, приткнулась к холодному запотевшему стеклу. Колени зябли, по спине пробегала крупная дрожь, ветерок откуда-то сзади холодил шею. Ленка подняла вязаный воротник, глубже сунула руки в карманы и съехала на сиденье пониже. Закрыла глаза под неровные рывки и покачивание автобуса. Вот рывки прекратились, рявканье мотора переросло в мерный гудящий рокот. И покачиваясь, Ленка притихла, пытаясь на закрытых веках увидеть будущее, их общее будущее с Валиком Панчем, любое, хоть какое-нибудь. Главное, чтоб общее.

Но перед глазами плотно стояла темная пелена, светлела, краснея, и снова наполнялась темнотой. Без фигур и знаков, без указаний, картинок, да без всего. А где-то сбоку, над ресницами и около висков, а еще вдоль бровей, короче везде, куда Ленка отогнала их из поля зрения, спокойно и неумолимо ждали другие будущие. Такое, как у Светки — уехать в институт, пять лет студенчества, три года по распределению, или замуж, чтоб получить свободное. Такое, как у Семки — найти себе жениха с коврами и хрусталем, и быстренько за него замуж и дети. Или мамино — с вечными страхами, как дожить до зарплаты, а еще каждый день с восьми до пяти, аванс-получка-отпуск, и так до пенсии. Или… ну еще там всякие, и даже вот золотая медаль, которую Ленка почти прошляпила, потому что не стала писать это долбаное сочинение.

Все эти будущие, их было можно. И ни в одном из них не было Панча, длинного и красивого, с темным пушком на верхней губе, который он через полгода уже начнет брить, наверное. С его прекрасным голосом, глухим, наверное, из-за этой его злой астмы, и он так говорит, как никто, когда ей — Лен, Ле-на, Ма-ла-я…

А еще у него…

— Вот черт, — шепотом сказала Ленка, съеживаясь в разболтанном бугристом кресле и открывая глаза, потому что сил не было — смотреть там, на темных веках, тысячу, нет миллион картинок с Валиком Панчем. И конечно, прав доктор Гена, мрачно размышляла она, пока перед глазами ровно мелькала зимняя степь, рыжая с серым и кое-где белесые пятна снежной крупки, конечно, он прав, она влюбленная дурочка и все в нем, в этом мальчишке для нее охренительно прекрасно. Вообще все! Все его даже недостатки. Которых, вообще-то, нет. Так, может быть, он прав и дальше? Может быть, это пройдет, и они смогут просто звонить друг другу, смеяться, рассказывая всякую ерунду. Писать открытки. И даже мотаться пару раз в год, где он там будет и где Ленка, ну ладно, разок в год. Или в пару лет.