— Ты прости, — вздохнула и привалилась к его плечу.
Валик плечом дернул. Ленка ойкнув, почти упала и снова пристроилась, нажимая. Валик откачнулся, но она, закусив губу, качнулась тоже, и еще минуту оба пыхтели, раскачиваясь на лавке, пока, наконец, не захохотали оба в голос.
— Валинька, — сказала Ленка нежно, прижимаясь плечом в куртке к его плечу в куртке, — я и так на день опоздала, завтра утром в школу уже. И мои все поуехали, мне еще мать неделю концерты будет устраивать. Мне, правда, надо скорее, а если вместе, то мы еще до вечера будем в Феодосии лазить. Скажешь, нет?
— Та, да, — вздохнул Панч, — я так и хотел, уговорить же тебя.
— Ты меня вчера уже уговорил. И так буду виноватая.
— Ну, ты извини.
— Хватит уже.
А потом пришел автобус, и они залезли, чтобы сунуть на правильное сиденье Ленкину сумку, и вышли снова. Опять сидели на лавочке, болтали, и внутри Ленки вытягивались резиновые минуты, рвались, щелкая по сердцу, каждая — больно. И когда осталось этих щелкающих минут ровно три шутки, она проверила по часам, то Ленка встала и сказала решительно:
— Пойдем.
Валик смотрел чуть снизу, подняв к ней бледное, чуть загорелое лицо, полуоткрыв губы в трещинках от солнца и ветров.
— Уже?
Ей снова захотелось крикнуть на него, опять тем же материнским рыдающим голосом, и она промолчала, взяла его руку, сильно потянув. Увела не к автобусу (а внутри щелкнула, отрываясь от времени, еще одна минута), а за толстый кривой ствол, где была вытоптана земля, усыпанная иглами, и за крошечной полянкой начиналась путаница кустов.
Встала на цыпочки, обнимая его подмышками, прижалась, изо всех сил, запрокидывая к его лицу свое, отчаянное, с полузакрытыми глазами.
И они поцеловались. В первый раз за эти двенадцать дней, по-настоящему, оба. И под распахнутыми куртками колотились два сердца — непонятно, где чье, да и неважно.
Он, оказывается, тоже держал ее руками, поверх плеч, очень крепко, так что она повисла, отрываясь от его губ и совсем закрывая глаза, чтоб не смотреть, какое стало лицо у него. Трепыхнулась, не сумев вырваться, а он, кажется, забыл, что держит ее. И тогда открыла глаза и посмотрела.
У него было такое… такое лицо, что Ленка перестала бояться своей смелости. И бояться смотреть тоже. Жадно складывала в память брови, сошедшиеся к переносице, скулы, впалые и высокие, темные глаза, которые смотрели на нее так же, делая маленькие шаги, и она чувствовала их — по своим ресницам, губам, носу…
А минут уже не осталось, последняя рассыпалась на эти мелкие шажочки глаз, почти рядом, вплотную. И каждый шажок отмечал утекающую секунду.
— Едем, — крикнул шофер.
Зарычал мотор, кто-то засмеялся, кто-то еще — крикнул.
И теперь уже Валик взял Ленкину ледяную руку своей — горячей, и потащил к еще открытой двери в автобус.
— Адрес в сумке. Где пленки. Ты не потеряй, да? Ты приезжай, может просто вот, выходные когда. Лен…
Она кивала, отпуская его и взлетая по ступенькам под грозный уже окрик шофера. Кивала, усаживаясь и глядя через стекло на высокую худую фигуру. Он там что-то говорил и после улыбнулся. Проплыла мимо поднятая ладонь, Ленка вывернула голову, но все уехало.
Тогда она села и стала смотреть перед собой. Не думала. И ничего не видела.
* * *
Так, не думая, подошла к поликлинике и, ставя сумку на асфальт, спрыгнула в бетонный карман перед низким окном травмпункта. Глянула внутрь. Оттуда на нее стал тыкать пальцем парень с перевязанной головой, и доктор Гена повернулся, чуть не выронив блестящую штучку.
Через минуту вышел, мелькая полами белого халата, стремительно подошел и, глядя в ее пустое лицо, спросил с укоризненной уверенностью:
— Доездилась, да?
— Мне совет нужен, — сказала Ленка заготовленные слова, забыв поздороваться.
— Так и знал. Вот уж девочки-припевочки. Медицинский, конечно.
— А? — она с удивлением посмотрела на покорное отчаяние на сизо-бритом лице, немного, впрочем, хитренькое.
— А, — догадалась, — нет. Просто совет, личный.
Теперь удивился Гена. И немного подумав, кивнул.
— Лады. Меня Анжелочка подменит, прогуляемся, расскажешь. Жрать хочешь, красотка? Давай гульнем, ланч в кабаке устроим.
И вот он сидит напротив, ждет, когда она доест салат, и расскажет о своих проблемах.
— Ну, — спросил Гена, но вдруг спохватился и строго сказал, — кстати, хватит мне выкать. Уже и спали вместе, и ели-пили. И пончики. Даже власы свои из русых ты сделала лоре-лей-ными, тьфу, еле выговорил, у меня, а не где-то. Так что — Гена. Или Генчик, поняла?
Читать дальше