Елена Блонди - Прогулка [СИ]

Кира встала, открыть дверь Пешему, который наплавался, и несет вино с салатом и яичницей. Нужно сказать ему, что скоро ехать. Потому что дома муж, попал в больницу. С ногой. Такая вот незадача, сплошные на невезение Пешего негодящие ноги. У странной пары.

— Олег, — сказала, принимая поднос, на котором кроме тарелок дрожала в вазочке роза на длинном стебле, — мне срочно нужно домой. Я расскажу. Вы не подбросите меня на автовокзал в Коктебеле, утром пораньше?

Пеший доблестно выдержал неудачу и Кира, садясь за столик, вынесенный на балкон, зауважала его, все же надеялся, тем более, сама напросилась в номер-люкс. Но было еще что-то, поняла она, украдкой изучая растерянное лицо. Как у человека, который хочет вспомнить и никак не может.

— Так странно все, — он поставил пустой бокал, тряхнул головой с влажными после бассейна волосами, — я вообще-то рассчитывал. Извините. Но ощущение такое, будто целый день…

— Мешки грузили, — подсказала Кира, отправляя в рот последний кусочек яичницы.

— Да, — удивленно согласился, — мышцы болят. Но это не все. Я будто… вроде… да черт. Будто спал в накуренной комнате. Дышал и противно было. Наверное, это из-за грозы. Вы видели, что творилось? Может, успели снять?

— Вам нужно поспать, Олег. Номер наш до утра.

— А вы?

— Я посижу на балконе. Спасибо за ужин. Так вкусно.

Она отодвинула легкий стул от столика, чтоб было удобнее сидеть, глядя на лунное серебро дальней воды. Сказала вполголоса вслед его зевкам из комнаты:

— Вы уж простите. За превращение.

— Спокойной ночи, Кира, — сонно согласился из темноты Олег.

Кира положила руки на колени. Откинулась, усаживаясь удобнее. Она сказала, хочешь досмотреть? Не знаю, хочу ли. Но я должна убедиться, что справилась. Что помогла. Прежде чем дальше жить свое настоящее. А еще, ну так. На всякий случай, я хочу быть с ней рядом. Мало ли что.

— Ей было всего шестнадцать.

Шестнадцать, которые все время будут и мне. В двадцать я могла полагать, что еще не совсем повзрослела, но теперь, через три десятка лет, вдруг стало ясно — шестнадцать никуда не ушли, остались со мной, во мне, как все предыдущие и последующие годы. Это было таким привычным, но — волшебством, как висящая в пустоте огромная луна или выгнутый тонкой иглой ее молодой серпик. Как все вокруг — доброе и страшное, красивое и вызывающее ужас. Нужно только разрешить себе смотреть. Видеть. И — принимать.

Кира сидела в легком плетеном кресле, кинув на подлокотники руки, по коже которых змеились орнаменты, тонкие, будто еще одна кровеносная система, связывающая ее с ростом корней, движением стеблей, выпрастыванием острых листочков, набуханием будущих цветков.

А в комнате, на краю широкой постели сидела девочка, которой не позволяли одеться, приковав ее преданностью к смятым простыням. Сидела, без мыслей думая о том, как рушится мир под уверенными мужскими шагами по легким ступеням.

— Ки-ра, — сказала летняя темнота, когда шаги смолкли, заворчал двигатель и, после тяжелого хлопка ворот, удалился и стих.

Она не могла поднять голову. Не могла слушать. Не понимая, что отвечать.

Но темнота не оставляла в покое, трогала волосы теплым ветерком, мелькала лунными бликами на плоскостях, параллельных гладкому полу, и плоскостях, уходящих вверх. И наконец, уколола в глаз, смутным движением чего-то, прямо перед опущенным лицом.

Там, в темной глубине зеркальной створки сидела женщина, такая — странная. С лицом, выкрашенным двумя цветами, как античная маска. Но вместо черных прорезей там были глаза, разные, черный на бронзе, бронзовый на черноте. Руки лежали на коленях, укрытых текучим зеленым шелком, высокий разрез открывал светлую ногу, босую.

Карандаши. Слово пришло, просто так. Я так засыпаю, пусто подумала Кира, когда не спится, можно просто перечислять хорошие слова. Нет, любые, которые проплывают мимо.

Карандаши. Хати. Маяк. Ходить. Пролив. Острова. Травы. Солнце. Драконы. Вода. Соль. Коты. Черный. И — рыжая? Это ты.

Я?

Она продолжала смотреть, но взгляд стал другим. Женщина была совсем взрослая. За красками не видно, есть ли морщинки, но так не сидят девчонки. Так — по-королевски.

— Я? — шепотом спросила Кира, у себя. Не у гостьи. Та не услышала, губы ее шевельнулись, снова произнося имя.

Те самые карандаши.

В прорванное сознание, толкаясь уголками и выступами, выпадали слова, и каждое из них уже значило что-то. Карандаши. Те самые, выпрошенные у Ленки и спрятанные в тайный пенал. Изменили сидящее напротив отражение. Ее отражение.