Елена Блонди - Прогулка [СИ]

Коробка легла в руки, внутри палец нащупал выступ, выталкивая длинное тайное отделение. Мама сказала, жаль, остался всего один рисунок, с волшебницей. Или — принцессой? А кто положил его именно сюда, в отделение, о котором не знала мама? И кто изрисовал странные карандаши, оставив короткие огрызочки длиной в мизинец? Если рисунки творила маленькая пятилетняя Кира, как же карандаши попали к ней, от Киры подростка?

Свиток в руках Киры развернулся, не показывая рисунка, просто стал толще, не желая помещаться обратно, в тугую узкость. Она положила зыбкую бумажную трубку на подзеркальник. Взяла короткий бронзовый карандаш с полустертой золотой надписью. Внимательно осмотрела, изыскивая какие-нибудь приметы. Если бы это интересная книжка, обязательно нашлась бы какая щербинка, памятная оттуда, из юности. Чтоб убедиться — те самые карандаши. Но память ничего не подсказала ей, будто снова предлагая — выбери сама, Кира. Хочешь, это будут именно они. Хочешь, ты сама наколдовала себе два волшебных карандаша, нужных, чтоб нарисовать женское лицо двух главных цветов — цвета яркого дня с темной ночной сердцевиной в нем, и цвета бархатной ночи, непроницаемой, но с солнечным зрачком, дающим надежду. Сама отправила их в прошлое, которое в твоем прошлом уже было прошлым. И теперь, наконец, дождалась результата. Рисунок, портрет, карандаши. И ты перед зеркалом, Кира.

Вдруг всплыла в памяти картинка, из недавней обычной прогулки. Витрина, отражение которой увозит в зазеркалье двойника Киры, на ее зазеркальную прогулку.

«Я еще думала тогда, а что она там совершает, то же что я, или совсем другие вещи?»

Кира выпрямилась, становясь на колени перед тихим ночным стеклом. Глядя на свое лицо, нащупала свернутый рисунок и развернула. Разгладила на подзеркальнике, придержав края, чтоб не дать свернуться снова.

И переводя взгляд с рисунка на собственное лицо, поняла, даже не слишком удивляясь, но все равно с щекоткой по влажной спине. Это ее лицо. Лицо взрослой Киры, написанное уверенно, сильными штрихами, без линий простого карандаша. Там, где бронза, она и была, изначально, и с другой стороны ее сменял уголь — отражением скулы и уха, уголка губ, линии глаза.

«Маленькая, ты рисовала…»

Рисовать Кира никогда не умела, в сознательной своей жизни. Может быть, именно потому так прикипела к фотографии, в которой могла показать, как мироздание рисует само себя, светом и линиями. Значит, карандаши, подброшенные ею в собственное детство, нужны были только для того, чтоб она нарисовала собственный портрет, отправив его в будущее. Чтоб сегодняшняя Кира увидела себя — такую.

Ей вдруг стало нехорошо. Невнятно, неудобно. Как будто внутри она больше, чем снаружи, и Кира-оболочка не выдерживает, вот-вот порвется. Как вялую тошноту, ощущение можно было перетерпеть, и Кира наклонилась к тумбе, кладя потные руки рядом с рисунком, который тут же свернулся, пряча двойное лицо. Это неважно, проползла вялая мысль, уже неважно. Если я знаю. И если есть карандаши.

А еще — платье.

Через утихающую тошноту Кира удивилась. Платье. Оно почти дошито. Точно. Была еще чашка, в ней королева Кира вела своих драконов. Черного — одесную, и золотого — ошую. Придумав им драгоценные витые поводки-цепки. Эк все сложилось. В такую сказочную сказку, что тебе, взрослая Кира, просто обязано быть неудобственно и неловко.

Тошнота и слабость постепенно уходили. Кира сглотнула, прислушиваясь к ощущениям. И усмехнулась трусливым мыслям-реверансам. Да что ж за жизнь такую мы все ведем, если боимся прислушаться к себе, боимся распахнуть крылья, а вдруг засверкают. Стоит хоть чуть оторваться от земного, от покупки продуктов, от размера зарплаты, от семья-детишки-магазин-аптека, как тут же тянет извиниться перед всем миром, разводя руки, и оправдывая себя — хехе, это я так, голову напекло, не переживайте, утром буду здоровенькая. Как новенькая.

Куда в таком случае девать все, что происходит? Побежать в клинику, сдаться врачам, и глотая таблетки, ждать, когда все пройдет?

— А как же Кира? Там, в июне?

Она встала, решительно, с головой, звонкой после недавней ватной слабости. Там начинался июнь, который уже случился когда-то. И все это, собранное временем, как течения собирают в бухте принесенные отовсюду самые разные вещи, оно понадобится Кире, которая только что упрекала Бога, за то, что не оберег, не подал знаков. Ты сама себе знак, Кира, выходит так. Не потому что ты обходишься без него, а потому что в его воле сделать тебя знаком, завертев мироздание, как сладкую гущу в кофейной чашке, чтоб легла верно.