Елена Блонди - Прогулка [СИ]

Ведь дошла? Вот я сижу, в тихой старой квартире, мне сорок шесть, да уже почти сорок семь, у меня чудесная дочка, не даст пропасть, позволяя пользовать свою собственную маленькую намечтанную свободу. У меня молодой бойфренд, нет, дурацкое слово, пусть будет хорошее, ласково-серьезное — возлюбленный, который трогательно ревнив и заботится, а еще у него все в полном порядке с внешностью и сексуальностью. Да и моя внешность, как ни странно, чем дальше, тем больше нравится мне самой, с тех пор, как я позволила себе быть женщиной своего возраста, ну, приблизительно своего, оставив юность — юным.

И я уже понимаю, что мужчина, который был первой большой, главной и самой серьезной любовью Киры (то есть моей, уточнила она, отхлебывая кофе), совершил предательство, обидел. Ох, Кира… Господи, да неужто ты первая? Так тривиально, так, к сожалению, привычно, ну с вариациями, да. Но наличие этих самых вариаций как раз составляет тривиальность. Тысячи и тысячи печальных историй, связанных с любовью и предательством, могут поведать женщины, как, впрочем, и мужчины. И своя история всегда самая трагичная и важная. Твоя история, Кира, она есть, она была и кончилась. Так какого же рожна ты решила заново ее пережить, да еще так подробно, так последовательно, именно — пережить, проживая снова, а не вспомнить, ужаснуться, выплакаться и жить дальше, освеженная пережитым катарсисом. Тебе что, плохо в той жизни, которую ты в итоге получила? Кошмары, провалы в памяти, истерики, медленное безумие, а? Что требует горького лекарства? От чего ты пытаешься вылечиться? Кому все это нужно, сейчас?

Кофе был вкусным, такой умеет делать Илья, а у Киры иногда получался, случайно. В меру сладкий, смягченный молоком, не слишком горячий, но не остывший. Она пила медленно, погруженная в вопросы, которые задавала сама себе. Если дело касается только тебя, Кира, может быть, резоннее снова совершить усилие, и заново вырезать гнилой кусок, запечатать и выбросить? Потом вымыть руки. Встретить чудесного мальчишку Илью, когда прибежит со своей тренировки, накормить, заняться любовью, поехать на пляж, плавать там с ластами, далеко и прекрасно, потом лежать на покрывале, а еще лучше на широкой, как у быка, спине возлюбленного, будто Европа, похищенная им в жаре и ленивой истоме юного лета. А потом сесть за ноут и рассыпать фейерверк солнечных снимков, полных ажурных трав, высокого неба, снежных облачных вершин и серебристой листвы, говоря миру — ты прекрасен, несмотря ни на что. Может быть, именно из-за того, что случилось когда-то, ты и умеешь видеть прекрасное?

За спиной прошел Клавдий, мягкой черной тенью, примерился и взлетел на подоконник, устраиваясь у открытого окна, поднял внимательное лицо, сторожа быстрый полет ласточек.

Отставляя пустую чашку, Кира медленно повернулась к окну. За черным силуэтом вместо летней, уже выгорающей травы и густой зелени деревьев, сверкали пятна усталого снега, и чавкала блестящая грязь под колесами проезжающего автомобиля.

Я не сама делаю это, подумала, смиряясь. Со мной делают. Для меня это совсем не игрушки, не поход в другие реальности с целью пощекотать нервы, я не пошла бы. Сама. Если бы все касалось только меня. Он сказал: ты не для этого мира, королева Кира. В этом тебя не видят. Может быть, он сказал правду? Полагая, что это вполне безопасно, наговорить влюбленной девочке романтических загадочных слов, как бы играя, как бы вместо чтения стихов при луне. Ты уже убедилась, Кира, что мир намного больше видимой его части. И может быть то, какая ты, востребовано не здесь? И — не так? Тогда и отношения с мирозданием могут быть несколько другими, или другими совершенно. Прекрасная Катя, которую учат творить гармонию, и которая спрашивала твоего совета, принимая его с церемонной благодарностью. Куски чужих жизней, поданные тебе, как вещи, принесенные мастеру в починку, чтоб ты сделала что-то, пусть маленькое, но именно ты. Возможно, совершая этим некие подвижки в мироздании.

— Угу, — сказала она вслух, понимая, что не нужно этого говорить, но видимая часть мироздания, в которой — неудельная Кира, к огорчению мамы, не добившаяся в жизни высот и наград, требовала реверанса, — а то, Кира-супермен, ой, простити, супервумен, разлетелась и починила мировой космос.

Насмешливые слова сработали бы, если б изменили заоконный пейзаж. Но за мягким Клавдием все так же происходил тот самый февраль, вернее, поняла Кира, он там кончился, дивным сказочным днем, что случается раз в четыре года.