Елена Блонди - Прогулка [СИ]

— Куда домой? — Кира говорила отрывисто, совсем не понимая, какие именно слова. И не обратила внимания на обиду в голосе.

— Не знаю куда. Наверное, к себе иду. На пятый…

Он замолчал выжидательно. Потом повторил, уже с нажимом:

— На пятый. Гуляться буду. И вообще, ко мне Плетень просился, с подругой. Ночевать.

— Да. Хорошо, Илюша.

— Хорошо? — изумился тот, треща кустами так, что Кире стало слышно, — не, ну нормально! Хорошо… Я сказал, с подругами. Ко мне.

— С подругой, — поправила его Кира, нетерпеливо глядя на цветной квадратик, там, как на игрушечной стенке кукольного дома — картинка в желтой рамочке, и нужно измениться, сосредотачиваясь, суметь подойти совсем близко. Увидеть подробности и развернуть их. Тут не до Ильи с его обидами.

— Прости, — сказала она, — правда, прости. Мне срочно нужно поработать. Погуляйся там в свои игрушки, ладно? И я тебя люблю. Скучаю.

— Точно?

— Еще бы.

— Цьомаю, Кира.

— Да. Чуть не забыла. Если приведешь Плетня, с подругами, я им откручу головы. Все три. Ясно вам?

— О, — обрадовался Илья, — теперь нормально. Час тебе хватит? Два? Ладно, два.

В квадратике посреди темноты светлело лицо, за ним смутная штора на ночном окне, прямой линией, и какие-то неясные блики, как от стекла на полках и в шкафах.

Бабочки, с тоской подумала Кира. Там по стенам такие квадратные рамки, в них под стеклом бабочки, с распахнутыми крылышками, цветные, светленькие совсем и еще — сочные, бархатные. Все как одна — мертвые, насаженные на невидимые булавки. Может, их там и не было, булавок, это все устоявшийся образ, штамп — бабочка на булавке, но Кира знала, невидимые — они там были.

— Я тебя на площадке подожду.

Он говорил вполголоса, наклонившись к ее уху, потом выпрямился и исчез в подъезде, ярко освещенном лампой под козырьком. Кира выдохнула, чтоб успокоить сердце, и досчитав до двадцати, тоже вошла в подъезд. Там было заплевано, пыльно и пусто, но очень светло — на каждой площадке горели яркие белые лампы.

Как попросил, она побежала по лестнице, замирая от шума лифта, тот подхватил кого-то наверху и вез вниз, мимо, гудя в шахте. Третий этаж, четвертый. Шестой. Кира пошла медленнее, сглатывая и задыхаясь. Не так сильно устала, но не хотела сопеть, как паровоз.

На седьмом, как только она медленно ступила на пыльную площадку со скучными крашеными стенами, Вадим щелкнул ключом, открыл двери и вошел, маня ее рукой.

Кира знала, в девятиэтажках на площадках двери открывают общие маленькие прихожие, там тоже светло и туда выходят глазки на квартирных дверях. Вадим как раз и стоял, загораживая соседскую дверь широкой спиной в спортивной короткой куртке. Снова махнул кистью, указывая на приоткрытую дверь, Кира скользнула туда, спотыкаясь о батарею старых ботинок и тапочек на линолеуме. Вошел следом, закрыл и сразу же щелкнул замком.

— Исключительно вредная бабка. Я эту хатку снимаю, чтоб у родителей Анжелы не маячить без конца, так она у глазка, наверное, и спит, обязательно вылезает, как в часах кукушка. Разувайся. Тапочки надо?

Тут было тесно, висели на крючках какие-то вещи, горбом, укрытым линялой занавеской. Полутемным проемом двери смотрела на взволнованную Киру чужая комната, казалось, не просто смотрит — рассматривает. Под ее взглядом Кира неловко разулась, хотела от тапочек отказаться, но застеснялась своих носков с цветочками и сунула ноги в чужое, немного разношенное. Пошла следом за Вадимом, окунаясь во внимательный взгляд чужих вещей, которые в полумраке казались живыми. Полки с книгами вдоль стены, среди книг вазы и низкие плошки, в углу на стене кашпо с чахлой традесканцией. Огромная ваза на полу, с торчащими метелками тростника. Овальный столик, блестящий от люстры, которую Вадим включил, и та оказалась хрустальной, с откляченными рогами, усаженными пластмассовыми свечками. Бархатный диван был покрыт сверху полосатым грубым покрывалом, Кира решила вдруг, покрывало конечно, Вадима, и садясь, отдавая ему снятую курточку, стала искать вокруг его вещи, чтоб зацепиться за них, и спрятаться от вещей совершенно чужих.

Вадим ходил, относя ее куртку, потом зажигая маленький свет в углу, потом куда-то, видимо в кухню, там зашумела вода, потом тихонько — газ. Вернулся, садясь на корточки у ног Киры и кладя руки ей на коленки. Внимательно смотрел в ее взволнованное лицо.

— Ты как? Нормально? Нашла, что маме сказать?

Та кивнула молча. Не говорить же ему, что с мамой пришлось поругаться, просто вдрызг, к выдуманной подружке на день рождения с ночевкой мама не разрешила, и Кира, намеренно усилив ссору, выскочила, хлопнув дверями, еще в шесть вечера. Перед тем не забыв сердито прокричать внутрь, что не ищи, в милиции, сама приду утром, когда Танькин папа нас по домам повезет. И после долго бродила по улицам, устала совершенно, и даже плакала от одиночества и неприкаянности, не чая, когда же наступят эти одиннадцать вечера. А как страшно было в темном парке, где Кира нашла место вовсе без фонарей, сидела там, вздрагивая от холода и чужих шагов, беспрестанно глядя на медленные стрелки часиков, а после упала в ужас, когда решила — поломались, конечно, давно уже остановились.