Анатолий Козлов - Вопрос и многоточие, или Голос

— Ого, кардинально разные специальности предлагаешь, моя неповторимая, — хмыкнул Антон. — Приятно слышать такое от незнакомой красавицы.

— Почему незнакомой? Я, как и говорила, живу вон в том доме, девятый этаж, три крайних окна, номер квартиры — сто. Можете в свой смартфончик забить мой номер. Смотришь, и пригодится. При всей сложности, жизнь очень простая штука, при условии, что правильно расставляешь акценты.

— Психологом бы тебе работать, моя ненаглядная, — улыбнулся Антон.

— А я и есть психолог, — уверенно произнесла женщина, — притом высшей категории, — она бросила фильтр сигареты в мусорницу. — При моем занятии без психологии никак. И не представляете, сколько мужчин я вернула к женам! Побудут они со мной, отойдут от повседневного быта и серости семейной жизни, расслабятся, — и возвращаются к своим верным. Мне памятник при жизни надо ставить, — усмехнулась Вероника. — В крайнем случае, какому-то переулку присвоить мое имя. Как охранительницы семей. Да, да, не преувеличиваю нисколько.

— Идея хорошая, стоящая внимания.

— Вот так всегда, — Вероника вздохнула. — Однако хватит прохлаждаться. Если в гости ко мне с Владиком не собираетесь, то и скамейку эту не занимайте! — заявила то ли в шутку, то ли всерьез. — Распугаете всех наших кавалеров, а нам работать надо, — добавила она и поднялась, обтянула халатик на красивом теле. — Передумаете — звоните. — Вероника назвала номер. — Можно и без звонка приходить. Дом и квартиру знаете. Вы же из разведенных будете?

— Да, — ответил Антон.

— Парочка любовниц есть?

— Угу.

— А поговорить откровенно и искренно, не с кем?

— Угадала.

— Я не гадаю, а знаю. Ну, пока. — Вероника не спеша пошла напрямик, по скошенной и выгоревшей на солнце траве, к дороге, за которой находилась ее девятиэтажка.

— Наговорился вдоволь? — Голос будто ждал ухода женщины. — Почему не заглянул в гости? Женщина она видная. Голова в порядке и язык не болтливый. Смотри и…

— Ты не исчез? — охнул Антон, не дав Голосу высказаться до конца. — Пожалуйста, оставь меня, наконец, в покое. Хочу тишины в голове. Ты говорил, что мы друзья. Вот и сделай дружеский поступок — исчезни. Возвращайся туда, откуда явился.

— Не переживай. Потерпи немного, и от моего присутствия не останется и воспоминания. Будешь жить, как жил.

— Неужели?

— Обещаю.

Антон повеселел. Поднялся со скамейки, взглянул в ту сторону, куда ушла Вероника. Женщины не было видно. Она, наверно, уже была дома, вместе с племянником, и следила в окно за скамейкой, к которой приходили мужчины в поисках любви и приключений.

— Каждый живет, как может. Мне она тоже понравилась. Красивая, вдумчивая, толковая женщина. Ханжой я никогда не был, и не мое дело судить кого-то. Хватает доброхотов вокруг, которые в своем глазу и бревна не видят…. — Антон медленно шагал по тропинке, которая начиналась за сквером и бежала через полосу ельника.

— Годы меняют людей, — поддержал разговор Голос. — Не забыл еще, как мысленно осуждал мать и несколько дней не мог смотреть ей в глаза? Ну, после того случая в бане? Когда стал невольным свидетелем ее встречи с каменским Леником? Ты не мог простить ее. Не мог понять, что она имеет право на кусочек женского счастья, на его постную каплю. Ты ненавидел ее, и мать это чувствовала. Угождала тебе как могла, слова наперекор не сказала. Она догадывалась, что знаешь про ее отношения с Леником. Казалось…

— Ты преувеличиваешь, — перебил Антон, не дослушав несправедливые инсинуации надоедливого собеседника. — Мне было неловко, но ненавидеть я не мог. Несешь глупости. Конечно, мне тогда казалось, что мать уже не может любить кого-то другого, кроме отца. Неважно, что он погиб. Любовь же вечна. Да и какая любовь могла быть у матери с Леником? Это мы с Надькой имели право любить. Мы — молодые. А матери и Ленику надо детей растить, а не заниматься такой гадостью. Вот такие мысли донимали меня в то время. — Антон оправдывался перед Голосом и перед самим собой. Ему было стыдно за недотепу Антоника, за наивные детские мысли, за жестокое и мстительное поведение подростка в те далекие, светлые и горькие дни и годы.

— Не переживай, мать давно простила тебя. Она была мудрая и дальновидная женщина. Главное, что ты сам повинился перед собой.

Тропинка была тенистой и безлюдной. Изредка в зарослях крапивы вдоль обочин или кустарника подавали уставшие голоса немногочисленные птицы. Город со всех сторон окружал небольшой островок с живым лесом, наступал на него, отнимал метр за метром. Чужеродные девяти-двенадцатиэтажные серые панельные дома врезались в разбитые, обгрызенные опушки лесополосы. Но пока островок выдерживал человеческую настырность, заполнял просветы между деревьями молодыми ростками самосеек елей, березок и осинок.