Дидье Декуэн - Англичанка на велосипеде

Лишь переезжая по мосту через речку Лоунс, Эмили осознала, насколько она удалилась от Чиппенхэма.

Камни центральной опоры — упирающейся в речное дно и поддерживающей мостовой настил, неровный, с резкими перепадами, — уже окрасились в пурпурно-фиолетовый цвет, предвестник «обволакивающих» сумерек, характерных только для Англии; этого явления безумно боятся горничные, вдруг замечающие, что белоснежные наволочки и простыни приобрели отвратительный сливовый оттенок, да еще, пожалуй, любители шерри, которые, желая избежать превращения любимого нектара в баклажановый сок, спешно удаляются от окон, выходящих в сад (хотя, как известно, это лучшее место, чтобы насладиться шерри, особенно если в саду растет фигурно подстриженный тисовый кустарник, бронзовые тона которого прекрасно сочетаются с коричнево-золотистым вином).

На глади неприметной речушки Лоунс образовались черные впадины, а заросли прибрежного камыша с каждым мгновением становились все гуще и темнее.

Эмили понимала, что до Чиппенхэма ей не добраться раньше чем через три часа. И это еще при условии, что на нее не нападет собака и шины «Данлоп» не прорвутся от осколков или острых камешков, но, главное, если она не заблудится в бесконечном переплетении дорог и дорожек, змейками вьющихся через поля.

Впервые со времени побега она решила остановиться и зажечь велосипедный фонарь.

Из ручейка, который, очевидно, был притоком Лоунс, Эмили набрала воды, чтобы залить в верхний отсек карбидной лампы «Друг туриста». Девушке было известно, что нужно подождать, пока от химической реакции между водой и карбидом кальция создастся давление, достаточное для того, чтобы газ начал поступать в горелку, но вот сколько времени придется ждать, она не знала. Джейсон, помнится, говорил, но она не обратила на это внимания, слишком поглощенная тем, чтобы справиться с разочарованием от того, что получила в подарк велосипед вместо лошади, о которой так долго мечтала, — лошадям не требуется никакой фонарь: Эмили вспомнила, как они скакали в ночи, преодолевая препятствия с той же легкостью, что и в разгар дня.

Какой-то зверек, должно быть, барсук, испуганный звуком велосипеда, свалившегося набок, метнулся под куст бузины, оставив после себя крепкий запах, который Эмили приняла за запах ацетилена. Она тут же чиркнула зажигалкой и поднесла ее к горелке. Вспыхнул слабенький, еще робкий, сине-голубой огонек. Затем, по мере того как выравнивались пропорции между воздухом и ацетиленом, пламя стало светлеть, а потом и вовсе стало белым. Спрятавшийся в кустах барсук шумно засопел, а потом издал что-то вроде приглушенного дребезжания. Девушка уважительно его поприветствовала, забралась на велосипед и поехала, изо всех сил работая педалями.

Стоило «Нью рапиду» оказаться на выщербленной чиппенхэмской мостовой, как Эмили увидела множество огней, двигавшихся в ночи.

Оказалось, навстречу шел Джейсон, который отправился на ее поиски, прихватив с собой несколько добровольцев.

Среди них были и Гораций Тредуэлл, и по-прежнему похожий на хорька Сприггс — Эмили находила, что от него и пахнет хорьком, и бакалейщик Чемберлен, и Джон Галлахер, и преподобный отец Эгатерст, замыкавший шествие и пытавшийся по мере сил защитить от ветра церковный подсвечник, который он имел глупость взять с собой.

— Вам бы стоило слезть с машины, мисс О’Каррик, — сказал Тредуэлл. — Это не лучшее времяпрепровождение для девицы, которая через две недели выйдет замуж. Если, конечно, никто не воспрепятствует вашему союзу, — прибавил он, направив фонарь на священника, который из-за печеночной недостаточности имел почти такой же цвет лица, как и луч, которым Тредуэлл его ослепил.

Цвет лица был не единственной приметной чертой внешности Эгатерста: нет, он не отличался уродством, от которого люди опускают глаза, но в его физиономии одно на редкость не сочеталось с другим, словно было лишено полагающейся ему пары. Нос его, длинный и тонкий, как лезвие, нависал надо ртом, напротив, таким пухлым и объемистым, что верхняя губа почти касалась ноздрей; левое ухо преподобного отца — большое и оттопыренное (если верить слухам, Эгатерст в детстве получал больше оплеух — и только с левой стороны, — чем все остальные чиппенхэмские сорванцы, вместе взятые) — резко контрастировало с правым, маленьким и прижатым к голове, и так во всем, вплоть до пальцев ног: правые нагло выпирали из-под верхней части ботинка, в то время как левые — скорчившиеся и тесно склеенные друг с другом — словно стремились исчезнуть под подошвой.