Николай Бойков - Африканский капкан

— Тридцать процентов разговоров о собаках, тридцать — о квартирных ремонтах, тридцать — о соседях. Остальное, между прочим, о внуках, детях и болезнях. Видимо, боятся расстроить или расстроиться. Пример разговора идеальной жены: «Хорошо, Ванечка… Как ты решишь, родной… Жизнь так течет безрадостно без тебя, Ванечка… Целую, любимый мой». О кошках не слышал разговора ни разу. О собаках, пожалуйста: «Как там мой песик (дома, имеется в виду)?» — Дети нормально, внуки нормально, а песик твой заскучал. Вчера колбаску любимую есть не стал, пришлось ему кусочек ветчинки купить и дать. Скучает без тебя… И вот извольте, этот моряк, по которому песик затосковал, счастлив разговором безмерно, будто со всеми своими родными переговорил и перецеловался, будто информации ему скачали в этом телефонном лепете, как из всемирной сети интернета. Может и так? Я распознал только малую часть информации в этом разговоре, потому что он не для меня предназначался, а сказана была — интонацией, голосом, привычно-условными словами и паузами — целая история радостная и домашняя. Как слова «домашняя колбаса» или «сало» для нормального нашего мужика, с просторов далекой родины. Чего он в этих словах слышит? Чего ему так приятно, как дома побывал? Чего ему беспокойно от этого хохлацкого «са-аа-ло?». Вкусно?!!

Так и шли у них вахта за вахтой.

Первое, что бросается в глаза в нашем капитане, стоит пробыть с ним более одних суток, так это его склонность слегка пофилософствовать. Слегка. А его страсть обобщать и типизировать, так это «для простоты понимания по каютам и палубам», как он говорит. Иногда за ним можно записывать.

Вчера он пришел на мостик, где я стоял матросскую вахту с чифом, и поздравил меня с первым месяцем в море. Подумать только, я и не вспомнил бы!? А он даже речь произнес, экспромт:

— Один месяц в море — много это или мало? Александр Грин ходил в море три месяца. Джозеф Конрад — пятнадцать лет. Герман Мелвилл — два года. Этого хватило на то, чтобы герои их книг остались жить на века. Такова была сила замечательного коктейля любви, моря и таланта. Желаю вам помнить и уважать эту силу. Самый большой и красивый мир — это тот, который мы сами создаем вокруг себя. Неважно, что половину при этом придумываем или наполовину заблуждаемся. Важно, что он наполнен нашими лучшими ощущениями и полуснами заманчивых парусов, риска и преданности, чести и чистоты. Умей радоваться миру и людям вокруг себя. Рядом с собой. Море учит нас жить и улыбаться на краю жизни. Море дает нам силу и стойкость тех, кто был здесь до нас, стоит только представить на миг, что они смотрели на эти же волны, этим же ветром дышали, так же томились о доме, поглаживая ладонями живое тело притихшего судна, сжавшегося от нашей неожиданной ласки. Не верите? Посмотрите, как отполированы нашими ладонями судовые леера и поручни… Мы так далеко и долго ходим за приключениями, которые у нас в душе… Колумбу хватило одного плавания к берегам Америки, чтобы стать «адмиралом моря Океана», а потом еще четыре, чтобы, вернувшись, умереть «при всеобщем равнодушии». Дрейку — всей жизни не хватило, кажется, чтобы славить в морях свое имя, он и умер на борту… от дизентерии. Вот плата?!

А вам? Сколько надо вам моря, мальчики?! Сколько хочешь ты моря, сынок?..

Вчера капитан затеял поднять весь экипаж на большую приборку, хотя судно иностранное, экипаж смешанный, традиции большого советско-российского флота утрачены. Кому это надо? Контракт. Начнется приходом на борт и закончится через строго определенный период. Нужна нам эта коробка? Эта тюрьма в океане? Нет. Это просто плавучий станок, выплевывающий нам в морды порцию валюты к окончанию контракта. Но капитан начинает с воспоминаний детства:

— Я, — говорит, — помню, что жили мы в гарнизоне. Каждый день играли с пацанами в войну: время послевоенное в Севастополе. В кустарнике были у нас окопы и штаб, шалаш из веток. Отец мой проходил как-то раз мимо, шел из части домой, увидел, спрашивает:

— Ну, сын, показывай, где тут твоя позиция? А что это окопчик у тебя мелковат? Лень копать? Или не учили окапываться? Или товарищами не дорожишь? Ведь убьют тебя в таком окопчике, а товарищам твоим, без тебя, меньшим числом воевать придется? Под пулями.

— Так мы, — пытаюсь объяснить, — только на минуту окопались, сейчас в атаку пойдем, зачем мне окопчик?

— Зачем? Затем, сынок, что и в окопчике жизнь, что и одна минута — большой срок, когда это, может быть, последняя в жизни минута. Потому, должны быть в этой минуте и этом окопчике место безопасное и уютное для винтовки, гранаты, минутного сна или минутной беседы с товарищем, который на эту минуту к тебе заползет. А как же? Твоему товарищу — это о тебе память! Твоей собственной жизни — дорогие мгновения! Хоть во сне, хоть в атаке, а нельзя «на бегу и кое-как» свою жизнь жить. Только — «хорошо и самому памятно». Тогда и минута — «года перетягивает». Так-то, сын. Понял?