Алексей Комлев - Глаза надежды

— А я вот думаю, — с улыбкой произнёс Эдик, — как подписать эти фотографии. Ведь время-то у них известное — начало прошлого века, а живу-то я когда?

— Действительно, — согласился Алексей, — об авторском праве на такие фотографии мы ещё не подумали.

— Но это дело будущего. В целом же, хороша машина?

— Без комментариев… — одобрительно кивнул Алексей.

— Перед нами раскрываются большие перспективы, — загадал Эдик.

— Нет, — неожиданно ответил Алексей, — лично передо мной никаких перспектив не раскрывается.

— Это ещё почему?.

— В последнее время я охладел к краеведению по неведомым для себя причинам.

— Не беда! — попытался ободрить соратника Эдик. — Вот увидишь, весною настроение само улучшится и приедешь недели на две, не меньше.

— Не приеду, — сухо ответил Алексей.

— Приедешь-приедешь!

— Жаль, что твоя программа берёт лишь на сто лет, — Алексей вернул Эдику очки и пульт.

— Да я уже думал, что пора писать на 150.

— Нет, Эдик, не на сто пятьдесят. Мне нужно всего на два года назад.

— Всего на два года… назад… — не понял Эдик. — Или мне послышалось? Почему на два года?

— Я не могу тебе сказать, — замялся Алексей, — не могу объяснить, понимаешь? Но всего на два года.

Сказав это и оставив гениального провинциального изобретателя в полном недоумении, он поспешил на вокзал. Вспорхнув с главки 54-метровой соборной колокольни, голубок Сизарик полетел за ним следом.

Через некоторое время Варкуша получил от своего друга короткое послание. Помозговав про себя, он решил огласить его на всеобщем дворово-птичьем собрании. Все птахи, от мала до велика, прилетели, но среди них оказалась одна, серая ворона, которая не желала участвовать в общих делах птичника, однако же на собрания являлась с тем, чтобы мутить воду и потешать сама себя. На сей раз дело оказалось серьёзным и её шутки не на шутку рассердили присутствующих.

— Ишь ты, весточку прислал! — потишалась серая ворона.

— А ты теперь лучше помолчи, — одёрнул её старый ворон, — послушаем, что Варкуша нам скажет.

— Да что он может сказать?! — продолжала насмехаться неугомонная. — О своём дружке-беглеце что-ли? Да мне на него ровным счётом накаркать.

Тут один из сизарей не выдержал:

— Теперь я понимаю, откуда такие берутся?

— Откуда же?! — съехиднячала серая и, не дожидаясь объяснений, продолжила накалять страсти, ударяя Варкуше по живому. — Ишь ты, вздумалось ему почтовиком стать! Уж сидел бы лучше у контейнера и не высовывался, альбинос проклятый.

— Лети, лучше, по-добру по-здоровому, отсюда, серая! — предупредили из птичника, — А нам нечего здесь смуты вносить.

— Ладно, ладно! — завопила серая ворона. — Да вы все тут, помойщики, дальше своего контейнера и света белого не видели. А я независимая, где хочу, там и летаю, где хочу, там и пропитание себе сама беру.

— Ворюга ты, — раздалось из толпы. — Знаем, где ты себе пропитание берёшь. Из-за тебя сколько наших уж пострадало безвинно.

— Да каркала я на всех вас, попрошайки помойные!

— Это кто здесь попрошайки?! — возмутились и встрепенулись воробьи.

— Да и вы тоже! Целыми днями только и сидят у колодца, только и ждут, когда им дармовой хлеб накрошат.

— А ну, тварь серая, сейчас пощипаю! — смело скакнул вперёд отчаянный воробей.

— Уж ты ли?! — засмеялась серая ворона.

— Мы ли! — ответили ей хором, и ещё пятеро дружно отделились из толпы.

— А! Толпою на одну?

— Убирайся, откуда прилетела. — Неожиданно молвил старый ворон, отличающийся необыкновенной мудростью. — Не может здоровое тело принять яд безвредно для себя. Так и ты, позорище нашего птичника. Но знай, что рано или поздно пострадаешь за свои дела.

— Кар, на вас! Кар, Кар!!! — И серая ворона полетела прочь.

— Неужь-то избавились, — с облегчением вздохнул кто-то из сизарей.

— Ну и тварь, — покачал головой кто-то, — как таких земля-то носит?

— Ладно, шут с нею, давайте лучше Варкушу послушаем, — прочирикал бросавший вызов вороне воробей.

Все в птичнике знали, что Сизарик мечтал стать почтовиком. До 1917 года все его предки были почтовиками. Но, как известно, почтовики имели белый окрас. После 1917 года у новой власти отпал интерес к почтовым голубям, а кто-то первый из них отправился на лёгкий заработок. Иными словами, бросил почтовое дело, а поселился поближе к дармовому хлебу, то есть к зернохранилищу. Разгневался Господь и наказал род сей. Отныне небыло уже никого в нём белого цвета, а все стали сизыми.