Винфрид Зебальд - Головокружения

21 сентября доктор К. останавливается в Дезенцано на южном берегу озера Гарда. По случаю приезда вице-секретаря пражского Общества страхования рабочих от несчастных случаев большинство жителей городка собрались на рыночной площади. А доктор К. лежит в Дезенцано, на озере Гарда, в траве: перед глазами волны колышут камыш, обзор ограничен сирмионской косой справа и полоской берега до Манербы слева. Просто лежать в траве – в хорошие времена одно из любимых занятий доктора К. Он наслаждается радостями (и, как он пишет, только радостями) нарушения сословных границ, например однажды в Праге, когда некий весьма знатный господин, с которым ему доводилось иметь дело по службе, промчался в экипаже, запряженном парой лошадей. Но в Дезенцано даже и это скромное счастье не рождается. Напротив, он только чувствует себя больным, больным во всех мыслимых смыслах. Единственное утешение, что никто не знает, где он. Жители Дезенцано не сообщают, сколько времени они в тот вечер провели в ожидании пражского вице-секретаря и в котором часу разочарованные разошлись. Кто-то из них якобы заметил, что те, с кем мы связываем надежды, неизменно являются лишь тогда, когда никому уже не нужны.

После такого безрадостного дня – для доктора К. в ничуть не меньшей степени, чем для жителей Дезенцано, – он проведет три недели в курортном заведении доктора фон Хартунгена в Риве, куда доберется паровым катером еще до наступления ночи. Слуга в длинном зеленом фартуке, закрепленном сзади латунной цепочкой, провожает доктора К. в его комнату, с балкона которой он в наступающих сумерках вглядывается в исполненную совершенного покоя даль раскинувшегося перед ним озера. Только синее на синем, ничто, кажется, более не движется, даже катер, который уже изрядно отошел от берега. Завтра начнутся лечебные процедуры по расписанию. Насколько возможно, доктор К. постарается между холодными обливаниями и назначенным ему лечением электричеством полностью погружаться в тишину и покой, однако горечь страдания в его отношениях с Фелицией и в ее отношениях с ним вновь и вновь возвращается, словно сжавшись в комок чего-то живого, и набрасывается на него, особенно при пробуждении или во время еды. В такие минуты ему кажется, будто его разбил паралич и он не способен держать даже столовый прибор.

Кстати, справа от доктора К. за столом сидит старый генерал, который, хотя и молчит почти все время, но если вдруг заговорит, высказывает очень здравые суждения. Так, он однажды сказал, внезапно подняв взгляд от раскрытой книги, что, если не ошибается, между логикой плана битвы и логикой оперативной сводки – а ему ли не знать то и другое – простирается неохватное поле совершенно непрозрачных вещей. Мелочи, ускользающие от восприятия, определяют все! Как и в величайших в истории сражениях. Мелочи весом в 50 тысяч убитых солдат и лошадей в битве при Ватерлоо. В конечном счете все на свете зависит от удельного веса. Стендаль имел об этом более точное представление, чем любой генеральный штаб, и теперь, на старости лет, он бы пошел к нему в ученики, чтобы не помереть так вот, без всякого понимания. Ведь эта безумная идея, будто человек способен одним поворотом руля, только усилием воли повлиять на ход вещей, по сути, смешна, поскольку все уже определено огромным многообразием связей вещей друг с другом.

Слушая изречения соседа по столу, доктор К., хотя и знает, что замечания адресованы отнюдь не ему лично, все же ощущает в себе всплеск убежденности и своего рода молчаливую солидарность. Примечательным образом теперь и молоденькая девушка слева от него, которая, как ему кажется, страдает от того, что по правую руку от нее за столом разместился столь молчаливый господин, то есть он сам, приобретает для него отчетливые черты. Она скорее небольшого роста, приехала сюда из Генуи и выглядит совершенной итальянкой, хотя на самом деле она из Швейцарии, и у нее, как теперь выясняется, очень необычный, с низкими тонами, голос. Каждый раз, когда она таким голосом произносит обращенные к нему слова, что случается довольно редко, доктор К. воспринимает это как знак особенного доверия. Она кажется ему драгоценной в своей болезни, и вскоре в один из вечеров он уже катает ее по озеру на лодке. Скалы вздымаются из воды в изысканном осеннем освещении, почти что зеленоватые, словно вся местность представляет собой альбом, а горы на чистых листах бумаги зарисованы на память его владелице тонко чувствующим дилетантом.