Винфрид Зебальд - Головокружения

По прибытии в Верону он тем же вечером прямо с вокзала по Корсо вышел в город и долго блуждал по улицам и переулкам, пока усталость не привела его в церковь Святой Анастасии. Со смешанным чувством благодарности и раздражения он позволил себе некоторое время отдохнуть в прохладном полутемном помещении, потом снова поднялся и, выходя из церкви, провел пальцами по мраморным локонам карлика – словно это его младший брат или сын, – сотни лет не покидающего свой пост под тяжким грузом чаши со святой водой у основания одной из массивных колонн. Ничто в его записях не свидетельствует о том, что он видел прекрасную фреску Пизанелло со святым Георгием над входом в капеллу Пеллегрини. Но есть основания полагать, что на выходе из-под сводов церкви, когда доктор К. вновь оказался на пороге между темным пространством внутри и светом снаружи, ему на мгновение почудилось, будто вплотную к той церкви, которую он покидает, пристроена другая, точно такая же: произошло своего рода удвоение, знакомое ему по сновидениям, когда все без конца ужасающим образом расщеплялось и множилось.

Ближе к вечеру доктор К. стал замечать, что все больше людей выходят на улицы, очевидно просто для удовольствия, и все они идут под руку по двое, по трое, а то и в еще большем количестве. Возможно, именно афиши spettacoli lirici all’Arena [50] Оперные спектакли на Арена-ди-Верона ( ит .). , еще с августа развешанные в городе на каждом углу и заставлявшие глаза его вновь и вновь расшифровывать заглавные буквы АИДА, превратили для него устроенную веронским населением демонстрацию не отягощенного ничем бытия и всеобщей сплоченности в театральное представление, затеянное для того только, чтобы указать на собственную его отъединенность и извращенность; причем эта мысль, более не отпускавшая его, возбуждала в нем страстное желание от нее же спастись, сбежав, например, в синематограф, скорее всего в Cinema Pathè di San Sebastiano. Плача, как доктор К. записал днем позже в Дезенцано, он сидел в кинотеатре и следил, как в световом конусе пылинки превращаются в картины. Однако запись, сделанная им, не содержит указаний на то, какой именно фильм он смотрел тогда, 20 сентября, в Вероне. Был ли это действительно, как я разузнал в городской библиотеке, фильм «La lezione dell’abisso» [51] Урок гибели ( ит .). В перен. смысле: урок непостижимого. , который нигде больше не шел, только в тот день в «Пате», и который сопровождался там кинохроникой парада кавалерии в присутствии Его Величества короля Виктора Эммануила III, или все-таки, как я предполагал с самого начала, картина, которая в тот год имела заметный успех в синематографах Австрии: история о несчастном студенте из Праги, лишившем себя любви и жизни, после того как 13 мая 1820 года он отписал свою душу некоему господину Скапинелли. Доктора К. в этом фильме, наверное, растрогали необычные натурные съемки, кадры, проецировавшие на экран мерцающий контур его родного города, не говоря уже, разумеется, о драме самого Балдуина, заглавного персонажа, в котором он, конечно, не мог не увидеть собственного двойника, подобно тому как тот распознал своего – в неизменно сопровождавшем его близнеце в темных одеждах, от которого он никак не мог отделаться. В одной из первых же сцен Балдуин, лучший фехтовальщик Праги, бросает вызов своему отражению, и оно, к его ужасу, выходит из рамы зеркала, чтобы отныне беспокойным духом следовать за ним. Разве не должна была эта история показаться доктору К. описанием битвы, которая, как и другая, на Петршином холме в центре Праги, предполагает интимные до саморазрушения отношения главного персонажа с соперником – настолько, что загнанный своим преследователем в угол, он, в конце концов, вынужден признаться: я обручен, я это признаю. Что остается такому вот загнанному в угол, кроме как попытаться избавиться от молчаливого компаньона посредством пистолетного выстрела, кстати, зримо изображенного в этом немом кино в виде небольшого облачка дыма. В последнее мгновение, изъятое из хода времени, когда дым рассеивается, Балдуин освобождается от бредового представления. Но, облегченно вздохнув, тут же чувствует, как пуля проходит сквозь его собственную грудь, и умирает внизу экрана демонстративной смертью, а вся эта мерцающая, словно гаснущая свеча, сцена являет собой беззвучную арию погибающего героя. Подобного рода последние содрогания, какие обычно представляют в опере, бестолковые, как выразился доктор К., блуждания голоса по мелодии, вовсе не казались ему смешными, он видел в них выражение нашего, так сказать, естественного несчастья: всю нашу жизнь, как замечает он в другом месте, мы умираем, лежа на театральных подмостках.