Винфрид Зебальд - Головокружения

В субботу, 6 сентября 1913 года, вице-секретарь Пражского общества страхования рабочих от несчастных случаев доктор К. едет в Вену, чтобы принять участие в конгрессе по гигиене и неотложной помощи. Вся дальнейшая судьба раненого существенно зависит от качества помощи на поле боя, читает он в газете, купленной в Гмюнде, но ведь и при бытовых несчастных случаях влияние первой помощи на последующий прогноз весьма велико. Фраза вселяет в доктора К. неизъяснимую тревогу, как и сам по себе предстоящий конгресс, плотно, будто бинтами, обмотанный общественными мероприятиями. За окном уже станция Хайлигенштадт. Пустая, зловещая, с порожними составами. Осталось лишь несколько остановок. Доктору К. совершенно ясно, что нужно было на коленях умолять директора не брать его с собой. Но теперь-то, конечно, поздно.

В Вене доктор К. разместился в отеле «Матчакерское подворье» из почтения к Грильпарцеру, который всегда там обедал. Жест уважения, который, к сожалению, не принес результатов. Бóльшую часть времени доктор К. чувствует себя отвратительно. Он крайне подавлен, и у него что-то со зрением. И хотя он говорит «нет» почти всякий раз, когда его куда-нибудь приглашают, тем не менее ему кажется, что он все время окружен просто чудовищным количеством людей. Он сидит за столом, будто привидение, жестоко страдая от агорафобии, и каждый скользнувший по нему взгляд пронзает его насквозь. Рядом с ним, некоторым образом почти вплотную, Франц Грильпарцер, уже невероятно старый. Злобно кривляется, а один раз даже кладет руку ему на колено. По ночам у доктора К. припадки. Берлинская история не опускает его. Он без конца ворочается в постели, кладет на лоб холодный компресс, подолгу стоит у окна, смотрит вниз на улицу и желает лишь одного – лежать несколькими ярусами ниже, глубоко под землей. Совершенно невозможно, запишет он на другой день, вести единственно возможную жизнь – жить вместе с женщиной, но так, чтобы каждый был свободен, каждый сам за себя, не состоять в браке ни для видимости, ни по сути, просто быть вместе; совершенно невозможно сделать этот единственно возможный шаг за пределы мужской дружбы, ведь там, стоит лишь пересечь установленную границу, уже занесена нога, которая растопчет его.

Но самое мучительное, наверное, что все как-то еще продолжается. Например, нынешним утром доктор К. позволил Отто Пику уговорить себя поехать с ним вместе в Оттакринг в гости к Альберту Эренштейну, от чьих стихов лично ему, доктору К., как бы он ни старался, ни жарко ни холодно. А вы радуетесь кораблю, оскверняете парусами море, я хочу рухнуть на самую глубину, растаять, ослепнуть, как лед … В трамвае доктор К. вдруг чувствует острое отвращение к Пику, ведь в его характере ощущается некий незначительный изъян, из которого, как доктор К. теперь обнаружил, иногда по всей личности расползается что-то неприятное. Раздражение доктора К. лишь возрастает, когда оказывается, что Эренштейн, в точности как Пик, носит черные усики и вообще с виду мог бы быть его близнецом. Как две капли воды, поневоле думал, наверное, все время доктор К. По дороге в Пратер общество обоих кажется ему все более странным и пугающим, а на пруду, в лодке, он уже ощущает себя прямо-таки их пленником. И то, что они привозят его обратно к берегу, служит слабым утешением. С тем же успехом они могли бы убить его веслом. Лиза Кацнельсон, которая тоже с ними, катается на карусели «День в джунглях». Доктор К. замечает, как она беспомощна, сидя там, наверху, в пышном, хорошо скроенном, но сильно поношенном платье. По отношению к ней, как и вообще часто к женщинам, в нем вспыхивает сострадание, кроме того, у него непрерывно болит голова. Но когда все решают для смеха сфотографироваться, будто они все вместе летят в аэроплане над огромным колесом обозрения и шпилями Обетной церкви, доктор К., к собственному удивлению, оказывается единственным, кто на такой высоте способен еще продемонстрировать некое подобие улыбки.

14 сентября доктор К. едет в Триест. Целых двенадцать часов он проводит один в углу купе поезда Южной железной дороги. Неспособность двигаться разрастается в нем. Пейзажи за окном сплошь лепятся друг к другу, осиянные блеском совершенно неправдоподобного осеннего освещения. И хотя сам он почти не двигается, вечером, в десять минут десятого, доктор К. непостижимым образом и вправду оказывается в Триесте. Город уже объят темнотой. Доктор К. велит прямиком везти себя в отель неподалеку от порта. Сидя в запряженной лошадьми пролетке за широкой спиной извозчика, он представляется себе самому весьма таинственным персонажем. Люди на улице как будто останавливаются и смотрят ему вслед, словно хотят сказать: а вот и он, наконец.