Елена Четвертушкина - Нетленка

— Призрачный Мост.

— Какой ещё Призрачный мост? — нахмурилась Джой.

— Врать не стану — сам не видел. Но говорят, в туман у каменного моста через Лопотунью появляется двойник. Ну, и понятно, что станет с тем, кто перепутает…

— А, — сказала Джой разочарованно.

— …но чего сам видел, то и вы можете увидать, — не обращая внимания, продолжил Винка, — Вертячью горку знаете?.. А почему она Вертячья?.. Не знаете. Потому что место там плохое, в каждое землетрясение его разносит вдребезги. Но уж больно близко к центру, каждый раз восстанавливают… Так вот, если посмотреть карту этих последовательных разрушений и перестраиваний, то увидишь, что один проулок каждый раз восстанавливается чуток левее, чем был — такая тихая карусель, понимаете?

— И что? — спросила я.

— Этот переулок вот уже много лет движется по кругу, по часовой стрелке. И когда круг замкнется, то есть переулок окажется на своем первоначальном месте, наступит конец света. Не верите?.. Ну, и пёс с вами.

Не помню уже, чем кончились тогдашние посиделки. Вполне вероятно, одной из тех историй, которые я категорически отказываюсь признать историческими (то есть Винка набрался выше ватерлинии); тем не менее, все бывальщины почтенного мусорщика я на ус намотала, и выводы сделала.

Работа в ЦКС не давала мне возможности заниматься Лоххидом так плотно, как, например, занималась городом Джой, которая когда-то, в самом начале цивилизованных времен, даже побывала мэром. По делам службы я вечно моталась по чужим филиалам, по «свободным поискам», дневала и ночевала на любимой работе… Но теперь, на склоне лет, в преддверии пенсии, внезапной возрастной одышкой вынужденная остановиться и оглянуться, я вдруг обнаружила, что Лоххид, как и все мои дети, уже совсем взрослый. И это открытие — как с детьми, чье взросление, как зима, приходит всегда неожиданно и некстати, — породило во мне кучу комплексов о недо-понятом, недо-расспрошенном, недо-игранном, а главное — недоданном тому, кто безусловно нуждается в твоем внимании и любви. Дети как-то ухитрились, несмотря на моё небрежение родительскими обязанностями (а может, именно благодаря этому), вырасти хорошими: серьезными, увлеченными делом и самодостаточными, и в какой-то момент зажили собственной интересной жизнью. Их уже не догнать в запоздалой родительской тоске, да и надо ли?.. А вот город оставался рядом, на расстоянии вытянутой руки, и я была уверена, что, в отличие от детей, мы с ним ещё можем многое сделать вместе. Ну, хотя бы попробовать…

Ведь трактир здесь не просто место, где едят. Трактир в Суони — больше, чем кабак, это дом для бездомных, скала, о которую разбиваются волны суровой, опасной и жутко интересной жизни.

Все-таки удивительно, как непохожи весна и осень, именно в самых одинаковых своих проявлениях — вот, например, заморозок. Трава, повылазившая уже в апреле, изумрудного цвета; но вот ночью дохнуло ледяным ветром с горных ледников, и трава поутру приникает к земле, делается испуганно-салатовой с серебристым налетом… А сентябрьская трава, тронутая первым ночным заморозком, совсем-совсем другая. Она не полегла, как весной, а стойко держит удар, всего навидавшись за лето; стоит вроде бы бравым ежиком, да вот только седина её уже не снаружи, а изнутри, и смотрится не украшением, а изъяном. И видится явственный намёк на последний, смертельный излом в усталой позе… И тропки на лугах — от первого инея трава белеет, а дорожки упрямо остаются черными. Весной наоборот: тропки долго ещё синеют вросшей в землю наледью, когда по обочинам уже рыжеет оттаявшая прошлогодняя трава…

Пока «Четверг» строился, просверкнул июнь, потом наполз июль, тяжелый от частых дождиков, укутанный в опеночные туманы. Попарно, в одиночку и табором мы наездились в тайгу за летними опятами и подберезовиками, за монументальными летними боровиками. Потом прискакал Дуг и устроил мне скандал, обвинив в покушении на его популярность, наплевал мне на башмаки, и пообещал порвать все отношения. Джой, натурально, была полностью на его стороне, хотя отношений рвать не обещала — пожалела меня, видимо. Август удивил жарой, потом зашелестел сентябрь… Пришла пора моховиков-бархоток, чернушек и груздей; мы нагулялись по охотам за диким гусем, уткой, кабаном, косулей и дикобразом; потихоньку вместе с осенью отошли и нерест лосося, и рыбные ловли, и сбор ягоды. Всё это время мы с Джой старались под любым предлогом сбегать в лес без Микады, Тревета и Лиса. Нас можно понять: тарки собирали гриб и ягоду, как звено комбайнов, а дичь стреляли, как снайперы в тире, убивая тем самым всю прелесть охоты. Хотя, конечно, охота — это было не совсем про меня. Наверное потому, что с возрастом начинаешь испытывать щемящую нежность вообще ко всему живому, поскольку уже точно знаешь: жизнь — это так недолго! Отправляясь в лес, я торопилась не настрелять дичи, а набраться впечатлений, впитать в себя на весь долгий зимний период голосов тайги, которые не могут надоесть: фрикативное «Г» лисицы в чаще, её негромкий тявк — «Хау! Хау, хау, хау…», или глухое рычание и мрачный хохоток рыжей цапли.