Андрей Рубанов - Финист – ясный сокол

– Поднять город! – кричали многие в толпе.

– Опустить город! – кричали другие, столь же многочисленные.

– Ничего не делать! – кричали и третьи, тоже многие.

– Никакого холодного подъёма!

– Никаких дикарей!

– Оставить, как есть!

Ощущение тревоги усилилось, и я задрожал. Ничего подобного раньше со мной не происходило. Это был приступ нутряного, первобытного ужаса.

Шум голосов тоже пресёкся; люди почувствовали то же, что и я.

Замолчали жрецы, стоя против друг друга с разинутыми, в пылу полемики, ртами, с выкаченными глазами. Замолчал старый князь: он повёл себя странно, поднял перед собой обе руки ладонями вниз, и страх исказил его тёмное морщинистое лицо.

Может быть, два или три мгновения ничего не происходило, но все собравшиеся, тысячи летающих людей, одновременно ощутили нечто неизвестное, пугающее.

Опора дрогнула под нашими ногами.

Женщины немедленно завизжали от страха. Закричали дети и подростки.

То, на что мы опирались, на чём стояли, – наш город, наша небесная родина, наше неуязвимое убежище, – исчез из-под наших ступней, провалился в пустоту, вниз.

Более кошмарного чувства я никогда не испытывал.

Город стал падать подобно камню.

Ужас объял всех собравшихся; одни схватились за соседа, другие бросились бежать, расталкивая прочих; третьи вообще не знали, что делать, и только смотрели друг на друга с изумлением.

Затем, повинуясь рефлексу, все присутствующие взлетели.

На площади оставалось примерно четыре тысячи человек; они взмыли в воздух как один.

Мне, запертому в клетке, инстинкт тоже повелел взлететь, – но куда?

Я стал падать вместе с городом.

Увидел, как густая толпа летающих людей, кричащая от ужаса, ушла вверх, в чёрное небо, – я же, вместе с площадью, Храмом и клеткой, устремился в обратном направлении.

Охранявшие клетку двое воинов не покинули свои посты – ухватились руками за железные прутья; я видел их глаза, расширенные от страха и непонимания.

Остались на месте, вцепившись в кресла, старый князь Финист и Сорока.

Остались четверо жрецов.

Остался Куланг, остались все воины.

– Держите город! – громогласно закричал князь, и снова вытянул руки ладонями вниз. – Держите!

Я не успел ничего понять; падение длилось едва несколько мгновений. Деревянная обитель чудовищно сотряслась всеми своими сочленениями, оглушительно затрещала и заскрипела, но понемногу остановилась.

Теперь я увидел, что сбежали не все. Из домов выходили те, кто раньше прочих ушёл с площади; те, кого катастрофа застала в домах.

Эти озирались и смотрели на князя.

Странно было видеть площадь, забитую людьми – и вдруг опустевшую за кратчайший промежуток времени.

Несколько светильников по углам площади упали; горящая земляная кровь растеклась по помосту, и вот-вот могли бы вспыхнуть несколько опасных пожаров – но мгновенно подскочившие факельщики с вёдрами песка быстро засы́пали открытое пламя.

Увидев, что факельщики тоже не поддались панике, не сбежали и теперь хладнокровно исполнили свою прямую обязанность, я совсем успокоился, а вдобавок ощутил прилив гордости за свой народ.

Всё здесь было налажено и продумано; те, от кого зависела судьба Вертограда, остались на своих местах, сохранили трезвый рассудок и, в конечном итоге, спасли город от гибели.

– Тушите огни! – крикнул старый князь. – Держите город всей силой!

Факельщики бросились засыпать песком светильники.

Всё погрузилось во мрак.

Я закрыл глаза, сосредоточился, схватил железные прутья и взлетел. Потащил, потянул за собой клетку, площадь, Храм, дома Внутреннего круга и Внешнего, свой собственный дом, своих соседей и родственников, друзей – всё, что любил; всё, что сделало меня – мной; мою утлую, поскрипывающую деревянную родину.

Из пяти тысяч моих сограждан во время падения сразу сбежали, поддавшись панике, примерно четыре тысячи, но оставшиеся сохранили хладнокровие и удержали город.

Увидев, что падение остановилось, сбежавшие стали возвращаться: они возникали из ночного мрака и опускались на настил, сначала сильные молодые мужчины и женщины, потом старики, потом матери с детьми.

Каждый прилетевший мгновенно включался в общее летательное усилие, и подъём трещащей и скрипящей деревянной конструкции продолжался почти всю ночь, в тишине и темноте.

Подъём остановили, только когда большинство ощутило холод и трудности с дыханием.

На такой высоте небо было невероятно высоким и абсолютно чёрным; бессчётные звёзды сияли ледяным светом.