Андрей Рубанов - Финист – ясный сокол

Запах стоял столь густой и пряный, что у меня закружилась голова.

Я быстро нашёл, что искал: глиняный кувшин, запечатанный толстой восковой пробкой.

Я сорвал пробку, понюхал и сделал несколько сильных глотков.

Разочарование было ужасным. Вино прокисло. Или кувшин от старости дал трещину и пропускал воздух, или пробка оказалась недостаточно надёжна, – так или иначе, питьё оказалось скверным, испорченным.

Очень расстроенный, разочарованный и разозлённый, я хотел разбить кувшин, но благоразумие удержало. Во-первых, не следовало привлекать к себе внимание; во-вторых, такие кувшины были шедеврами гончарного ремесла и стоили дорого. Разбить – значило разозлить хозяина вещи, оставить о себе дурную память.

Вернул кувшин на полку; бесшумно, никем не замеченный, выбрался из ямы и улетел.

Из всех домочадцев меня успел заметить только старший сын хозяина дома – тот, что вытаскивал навоз.

Зрение детей острее, чем зрение взрослых. Дети видят то, чего взрослые увидеть не способны.

Дети земных дикарей часто видят нас, птицечеловеков.

Когда ложился на воздух – услышал позади громкий крик мальчика. Но я уже исчез.

На лету несколько раз сплюнул гадкую горечь.

Давно не воровал у дикарей – и вот, решил украсть, впервые за год – и то неудачно.

Может, мне уже хватит.

Вино оказалось хоть и гадким, но крепким.

Я летел назад, а сам вспоминал.

Глаза слезились; набегающий поток имел запах пресной гнили.

В юности я любил одну девушку; дело было наверху, в городе.

Я считался подающим надежды воином из семьи древних корней, но скромного достатка.

Она происходила из семьи жрецов и берегла свою честь. Мы лишь однажды поцеловались. Она меня не любила и встречалась со мной от скуки; когда я это понял, я перестал её беспокоить. Мы оба были совсем молоды, наивны, и нас объединяла не телесная тяга, а скорее восторг перед возможностями начинающейся взрослой жизни.

Потом, уже после изгнания, я сильно любил земную женщину, по меркам дикарей – взрослую, семнадцатилетнюю мать двоих детей; тёмную, невежественную, но очень сильную самку; её муж был медвежатником и однажды зимой погиб, убитый зверем; молодая вдова была безутешна, но я растопил холод её сердца.

После той вдовы я любил ещё одну девушку, снова – городскую, бронзовокожую, из небогатой семьи Внешнего Круга, она была тонкая и порочная; связь со мною, осуждённым беглецом, возбуждала её. Она даже хотела от меня ребёнка, но я не согласился.

После той связи я имел ещё другие, с женщинами совершенно разного происхождения и разного статуса.

Не кривя душой, готов сообщить, что все мои чувства к этим женщинам были искренними.

Разумеется, я не назову имён; почти все они, и дикие, и небесные, ныне обрели благополучие.

Однажды, уже накопив опыт, я понял, что дикарки ложатся со мной скорее из любопытства, чем по любви. Они хотели получить что-то особенное, другое.

Далее, поразмыслив, я понял, что и наверху, в Вертограде, я тоже интересен женщинам не сам по себе, не как человек с мыслями и идеями – а как романтический злодей, плохой парень, всеми преследуемый, но не сдавшийся.

Выходило, что и наверху, и внизу – я везде был чужой.

Дикарки уступали мне из любопытства, потому что я был демоном, летающим чудищем; на их языке это звучало как «нелюдь». Не-человек.

Женщины из небесного города уступали мне, потому что я был разбойник, приговорённый, живущий в сырости, в тяготах.

С одной стороны, это помогало мне добиться взаимности. С другой стороны, понуждало к невесёлым раздумьям.

А где же тогда я сам?

Всё, за что я себя уважал, не имело никакой цены. Мною интересовались, потому что я был диковиной.

Мои собственные идеи, взгляды – не интересовали ни нижних женщин, ни верхних.

Не скажу, что это сильно меня расстраивало и не давало спать по ночам, – но всё же смущало.

После третьей или четвёртой моей связи с земными женщинами у нескольких диких народов появилась фальшивая, глупая легенда о нелюде по имени «Соловей-Разбойник». Легенда гласила, что Соловей ворует женщин, уносит их навсегда в дремучие леса, чтоб там надругаться и умертвить. На самом деле я не похитил ни одной дикой девушки или женщины без твёрдого согласия. И таких случаев было всего пять или шесть за двадцать лет. Обычно я доставлял их по небу к себе в убежище, а через несколько дней относил в любую точку поверхности – куда сама захочет. Почти все девушки хотели домой; я возвращал их, откуда взял.