Андрей Рубанов - Финист – ясный сокол

Ближе к концу первого дня каждая отдельная схватка становилась всё короче, а перерывы меж ними – всё дольше.

Непросто махать боевым сажалом или секирой: плечи, спина и шея быстро устают.

У каждого такого воина всегда были присные, товарищи, готовые в перерыве поднести мех с водой или кусок хлеба.

В лучших и самых тяжёлых боях, которые ты видел, никто никому не отрубил голову, не вскрыл живот или горло.

В лучших боях, где-то к концу третьего или четвёртого дня, один из двоих противников просто не выдерживал, не находил сил, чтобы продолжать, – поворачивался спиной и убредал прочь. В других случаях присные и друзья уводили его под руки или уносили.

А у победившего не было сил даже на то, чтобы крикнуть вслед какие-то слова.

Расходились молча, победитель и проигравший.

Бились обязательно с обеих рук, потому что, какая бы сильная не была одна рука – три дня изнурительной драки не выдержит; нужна рука вторая.

Ты бьёшь гада по башке, по плечам, по носу. Ему больно, он дрожит, дёргается.

Неважно, кто против тебя, человеческий враг или неразумный гад. Законы боя везде одинаковы.

Марья не участвует в общем деле – у неё нет дубины.

Есть боевой железный топор, он висит у тебя за спиной, но ты не намерен пускать его в дело. А тем более доверять девке.

Ты, и рядом стоящий Тороп, орудуете двумя обычными дубинами, нанося удары, отбегая и отдыхая, – а девка подготавливает новые светочи взамен потухших, и наблюдает за вами, и держит наготове бутылёк для яда.

Она притащила на спине четыре вязанки хвороста и ладит смоляные палки на малом костерке.

Солнце клонится к закату. А мы так и не угомонили гадину.

О том, чтобы подобраться к морде и добыть слюну, не может быть и речи.

Ты впадаешь в боевой морок, перестаёшь чувствовать усталость и одышку, перестаёшь замечать окружающее, не видишь ни света, ни тьмы – только врага, неубиваемого, рычащего, не принадлежащего к твоему миру.

Или ты его, или он тебя.

Битва – та же охота; неизвестно, каков будет конец. То ли ты одолеешь, то ли тебя одолеют.

Сколько сил осталось у змея – неизвестно. Сколько осталось у тебя – тоже неизвестно. Наслаждение в том и заключается, что ты не знаешь ничего, Коловрат несёт тебя по кругу, и ты держишься за оружие, как за ось мирового колеса. Отпустишь рукоять – и тебя снесёт с круга, выкинет прочь, туда, где сидят за длинным, скатертью покрытым, уставленным яствами столом твои отцы и деды, твои щуры, – они тебя ждут, они машут руками: давай, присоединяйся, Ванька Ремень, заждались уже, – но ты за стол отцов не торопишься, потому что туда всегда успеешь, а хочется ещё пожить.

Вроде ты давно мёртвый, и видел смерть во множестве обличий, давно всё решено, и если сегодня уцелел – то завтра всё равно ляжешь. Все полегли, и ты тоже ляжешь, присоединишься к большинству.

Но ещё пожить – хочется, страсть как хочется.

Змей трясётся и сильно дёргает хвостом.

Он изгибает спину и харкает старыми переваренными костями; от тухлого смрада вы все разбегаетесь, как от огня.

Начинает темнеть.

Ты с трудом поднимаешь дубину.

Гадина сильно пострадала от ударов, но не успокаивается.

Если ей достаётся особенно сильно и больно – меж ноздрей, например, – она не только воет и хрипит, но и издаёт свист на таком пределе слуха, что у тебя кружится голова.

Ты два раза хорошо попадаешь ей по здоровому глазу, по чешуйчатым набухшим векам; она затихает надолго; переводя дух, ты смотришь, ждёшь, – неужели угомонилась? Гадина недвижима; её ноздри, обычно раздутые, вдруг захлопываются; Марья осторожно приближается сбоку, держа в руке глиняную посудинку; вы подходите ближе на шаг, на два; тычете дубинами в губу – ничего не происходит.

Осмелев, ты ещё подшагиваешь; по губе змея обильно течёт тот самый, нужный вам яд, мутная жёлтая слюна, в хлопьях более густой и тёмной пены, наподобие лошадиной; слюны много, хватит не на малую посудинку – на колодезную бадью. Слюна вытекает, пропадая просто так, впитываясь в изрытую когтями вонючую землю, – ты смотришь с сожалением, выдёргиваешь посудинку из пальцев Марьи, подходишь вплотную и пытаешься сунуть змею в зубы.

Но вдруг его глаз открывается, и огромный коричневый клинообразный зрачок смотрит на тебя, и пасть мгновенно, с рёвом горла, распахивается, обнажая все три ряда зубов, передние из которых – вдвое больше медвежьих клыков.

Успеваешь выдернуть руку за малый миг до того, как звонко щёлкают кривые челюсти.