Андрей Рубанов - Финист – ясный сокол

– Потом детей родим, – уверенно ответил Потык. – Дом поставим. У меня семья большая и богатая, одних родных братьев – пятеро, и ещё две дюжины двоюродных. И все друг за друга горой стоят, и даже родовой старшина против нас никогда слова не скажет. Мы такой дом изладим – ты таких домов не видела ни в Радонеже, ни в Резане, ни где ты там ещё была. У моего отца четыре лошади, мы с тобой сядем верхом и объедем всю нашу долину, я тебе такие места покажу… Водопады, над которыми – по четыре радуги одновременно. И подземные ямы, где сверху свисают каменные ножи. И поляны, где малина – сплошным ковром, и каждая ягода размером с орех… Я тебе целый мир открою. Я сделаю тебя счастливой, даю слово. Я сам счастливый, и ты рядом со мной тоже будешь счастлива. Это точно, можешь не сомневаться. Ты полюбишь и моих родителей, и моих братьев, и сестёр, и двоюродных братьев, а если не полюбишь – ничего страшного; мы живём тут каждый своей отдельной жизнью и друг к другу особенно не лезем…

– Я поняла, – прервала Марья, – довольно.

Потык замолчал.

– Как, ты говоришь, тебя зовут?

– Потык, – сказал Потык. – Сын Деяна.

– Ты хороший, Потык, – тихо похвалила Марья. – Честно. Правда. Очень хороший. Я даже не знаю, что тебе ещё сказать…

– Ничего не говори, – ответил Потык, ещё тише.

– Ладно, – ответила Марья.

Потом он её поцеловал, или она его; короче говоря, я услышал определённые звуки, и мне стало неловко.

Захотелось оставить их вдвоём, отползти от края оконца, укрыться с головой и заснуть.

Но если б я пошевелился – они бы услышали. И я бы им всё испортил.

Такое бывает хоть раз, но с каждым мужиком.

Вроде бы тебе понравилась девушка – и вдруг кто-то более молодой и ловкий тебя опережает, в самый важный момент.

Ты хотел бы её поцеловать – но, пока колебался, другой парнишка, более резвый, добирается до нежных мест быстрей тебя.

И тебе остаётся только скрипеть зубами и нечаянно из-за угла подслушивать.

Хороша девка, думал я с ужасной обидой, то всё про Финиста своего ненаглядного твердит, а то допускает до себя мальчишку, едва знакомого! Да и я тоже хорош, дурак дураком, сейчас сидел бы на его месте, лобызал бы, и сам отогрелся, и её бы отогрел; теперь поздно уже, лежи и пыхти себе, увалень.

– Соглашайся, – тем временем нажимал Потык. – Клянусь, не прогадаешь.

– Нет, – ответила Марья слабым голосом, – я не могу. Прости.

– А ты не торопись с ответом, – сказал Потык, и ещё что-то добавил, но уже так тихо, что я не расслышал – и подумал, что с меня довольно чужого нежного шёпота, и отодвинулся от окна, с шумным скрипом жердин.

Марья и Потык услышали меня и замолкли, конечно.

Вот же хитрец, думал я, ловко себя преподносит, хоть и молодой; видно, что ученик волхва, головой соображает; на самом деле его семья – никакие не богатеи, а самые середнячки. Отец Потыка, действительно, держит конный завод, но таких конных заводов в долине ещё десяток, и есть заводы много крепче.

В этот миг бабка Язва, спящая внизу на сундуке, громко захрапела, и выкрикнула во сне что-то бессвязное, и шумно завозилась, вздыхая, подбивая подушку, ударяясь в стену коленями и локтями; тоже почувствовала, наверное, что вот-вот может произойти что-то важное, перемена судеб; дороги, ведущие вперёд, могли уйти в сторону, и наоборот, боковые пути – вывернуть на стрежень.

Может быть, он уговорил бы её тогда. Потык, сын Деяна.

Он был красивый малый, и притом крепкий, длиннорукий, резкий, двигался быстро, глаза глядели умно, цепко.

Он бы мог её уговорить, и тогда ничего бы не было, совсем.

Уцелела бы наша долина, и никто бы не погиб, жизнь текла бы своим чередом.

Дураком почувствовал я себя тогда, да не простым, а старым, хоть и не имел ни единого седого волоса. Старым, потому что медленным.

А за стеной, внизу, под окошком, Марья что-то ответила Потыку, и зашуршала трава, а потом дверь скрипнула; ушла девка.

Не уговорил, понял я.

Мы вышли затемно.

В то утро ледяной осенний воздух впервые перетёк через горы; долина остыла.

Небо поднялось и выцвело.

Мы наскоро умылись во дворе, водой из бочки, дрожа от холода и подбадривая друг друга шутками, не слишком ловкими, но отважными.

Лето кончилось.

Грустные, мы увязали шкуры, мешки и торбы, и зашагали так быстро, как могли, – чтоб согреться, а главное – настроиться на то, что ждало впереди.

Лесная земля, ещё вчера казавшаяся прохладной, теперь излучала тепло. Дымились валуны, вросшие в хвою и глину.