Лев Трутнев - Живи и радуйся

– Поешь да поспи. – Матушка погладила меня по голове, и от прикосновения её мягких, сыроватых от стирки пальцев полегчало, и скоро я снова побежал перед ревущим трактором, нависшим надо мной от ярко звездного неба. Но это был уже сон.

В степи, недалеко от озера, густо зеленела кронами старая березовая роща, далеко отстоящая от остального леса, и в ней грачи облюбовали свою колонию. Из года в год прилетали они туда весной, облепляя деревья кучками гнезд. Грай стоял такой, что в деревне, за два километра, было его слышно. А в конце июня вся их ненасытная черная стая вместе с выводками устремлялась в степь, на поля, в озеро и пожирала все, что под силу, а к осени наваливалась на хлеба и огороды. И именно перед тем, как грачиный молодняк становился на крыло, ребятня приноровилась выбирать его из гнезд – ни ради озорства или забавы, а на мясо. Война почти всё вымела из сельских подворий, и в лето у многих не оставалось даже картошки – приходилось держаться на лебеде да крапиве. И молодые откормленные грачата уплетались не хуже курятины.

Я ходил в грачатник с Пашей и Антохой. По два-три раза успевали мы полазить по гнездам, пока у оперившихся грачат отрастали маховые перья. Позже их взять было невозможно: слетыши шустро перепархивали с одного сучка на другой, с дерева на дерево – попробуй догони…

Вылавливать из гнезд грачат лучше всего было днем, когда они, накормленные и разморенные зноем, становились менее подвижными.

Мы с дедом обновляли прясла вокруг огорода. Он затесывал и вбивал колья, а я ошкуривал тонкие осинки на жерди. И колья, и жерди мы привезли с дедом на колесянке из леса: он – в оглоблях, я – сзади, подталкивая.

Укрепив осинку скобой, я внимательно наблюдал, как сочная кора лоскутами ускользает из-под топора, щекоча мне босые ноги – с изнанки прохладная и скользкая, а сверху шершавая. За какой-нибудь час она свертывалась на солнце в трубочку и ощутимо царапала подошвы жесткими краями.

Дед пробивал колом дерн, намечая отверстие, плескал туда воды из ведерка и вполсилы долбил землю. Слышно было, как после каждого его тычка смачно чавкает грязь в пробитой ямке, и после трех-четырех легких ударов дед со всего размаха ставил кол на место.

Пашу с Антохой я увидел издали – они шли к нам из переулка вдоль огорода – и обрадовался возможному передыху.

– Пока не добьем задник – никакой игры, – как выдохнул дед, тоже заметив моих друзей.

– А я никуда и не собираюсь, – голос мой предательски дрогнул.

– Вот и дело, – одобрил заявку дед, видимо, не уловив моего настроя.

Ребята поздоровались.

– Здорово, здорово, коль не шутите. – Дед хитровато прищурился. – Чего скажите?

– За грачатами вот наладились, – сразу начал Паша, – хотим Леньку пригласить. А то я от одной лебеды в дристуна превратился.

– Эт-то точно. – Дед подобрел. – И в животе пусто – и силенок не густо. Но вы же недавно тута ныряли. И не только вы. Поди, уже всех грачат перетаскали.

– Да нет. Там гнезд на каждой березе по десятку – где их всех переловишь, – гнул свое Паша. Антоха помалкивал. Он вообще был не очень-то разговорчивым, а перед моим дедом и вовсе робел.

– Ну, тогда дуйте, – дал добро дед, – теперь-то и грачата, что когда-то поросята, – срифмовал он. – Хоть как-то поддержимся.

Из южных далей тянуло жаром, будто там, за горизонтом, топилась гигантская печь и из ее жерла натекал ядреный зной. Ни птичек, ни стрекоз, лишь одни бабочки порхали у цветов яркими лоскутками, да дремавшие в траве кузнечики прыгали в разные стороны, вспугнутые нашими ногами. В ослепленном ярким солнцем пространстве грачиная роща казалась черной, парящей над землей. Луга и луга катились к ней в легком волнении, переливаясь на солнце. Бежать бы да бежать вот так с друзьями по этой удивительной степи в удивительном восторге! Да все кончено: заслонила нам путь высокая роща. Прохладой потянуло от нее и влагой. Грачи хотя и дремали, разморенные зноем, но их сторожа засекли нас еще на подходе и нудно, протяжно закаркали.

Черной бурей полыхнула вверх грачиная стая, поднявшись с оглушительным, гнетущим душу граем. Редкие промежутки между деревьями, сквозь которые просматривалась чистая синь неба, заслонили мельтешившие над вершинами птицы. Угрюмее и темнее стало внизу. Мрак рощи усиливал это ощущение. Черные вороны, черные гнезда, черная листва в сумрачном лесу, беспрерывный хриплый крик – неприятно тревожили и пугали. Молча, с потаенной осторожностью, мы разошлись в разные стороны.