Лев Трутнев - Живи и радуйся

– Значит, так, – начал объяснять нашу с Антохой задачу Полунин, – один ходит – другой отдыхает и за мешками присматривает, и так до утренней смены…

На весь наш колхоз было всего два колесных трактора, которые выпускались заводом без фар, и, чтобы вовремя отсеяться, работали на них сутками, пуская в ночь, перед трактором, человека с керосиновым фонарем. Вот нам с Антохой и выпадало такое поручение взамен матерей.

Впятером мы быстро стащили мешки на межу и засыпали зерна в сеялку.

– Кто идет первым? – спросил Иванчик и стал рукояткой заводить трактор.

– Я! – выкрикнул Антоха. – Я уже носил и знаю как!

«Ну и пусть, – не обиделся я, садясь на мешки, – хоть немного отдохну после этой дороги…»

Трактор зарокотал, и Антоха метнулся с фонарем к передним колесам. Огонек поплыл в темноте над землей, а за ним покатился трактор.

– Гляди тут, – наказал Федька и полез в телегу. – Но-оо! – Он хлобыстнул какого-то быка палкой, и скоро скрип колес затих в темноте.

Я упал на спину, уставившись в небо. На нем кое-где появились светловатые пробоины, и в них заблестели звезды. Они будто подмигивали мне – не дрейфь, мол, – мы с тобой. Как бескрайне далеки были они от меня, деревенского оскребыша, подпаленного войной! Далеки и вечны, даже подумалось: «Все когда-нибудь пройдет, а они будут вот так же подмигивать какому-то другому мальчишке, возможно, более счастливому, чем я. И, возможно, это его счастье высветится благодаря моим, теперешним, страданиям. И трактора будут другие, с фарами, или вовсе самоходные, и хлеба будет вдоволь: ешь – не хочу, и одежды всякой на выбор…»

Далеко-далеко, как бы возникнув ниоткуда, появилась своя, земная, «звездочка» – это трактор повернул назад, и мои мысли потянулись к нашим близким заботам. Я подумал, что надетые на шерстяной носок старые сапоги могут не выдержать долгого хождения в пахоте, развалятся, и сможет ли дед снова починить их, а до конца занятий в школе еще больше недели…

Огонек стал приближаться, и я пошел ему навстречу.

Антоха тяжело дышал и без слов сунул мне в руки фонарь. Разговаривать было некогда – трактор почти уперся в спину радиатором, и я заторопился, стараясь освещать правое колесо трактора и часть борозды, как наказывала матушка. Издали казалось, что трактор ползет как черепаха, а на самом деле он постоянно подгонял меня, надвигаясь сзади жарко и неумолимо. Пришлось шагать быстрее и шире. Ноги вязли в мягкой пахоте, старые дедовы сапоги-бахилы тяжелели и тяжелели. Да и фонарь, показавшийся вначале легким, всё настойчиво гнул руку к земле. Уши забивал грохот мотора, от которого как бы содрогалась земля, а с нею и мое тело. Пахло нагретым железом и керосином. Горячая волна воздуха шла от колесника, нагревая спину и голову. Да так, что под шапкой взмокли волосы.

К концу ходки трактор стал ассоциироваться у меня с ревущим зверем, готовым вот-вот зажевать мое измученное тело. Как я не шлепнулся под его колеса, без устали крутившиеся в своем железном стремлении, одному богу известно. Шаг, шаг, еще шаг, еще…

Оглушенный, задыхающийся, я едва различил возникшего передо мной Антоху и отпрянул в сторону, передавая ему фонарь.

Сколько таких выжимающих волю и силы кругов пришлось вынести за ночь – считать было некогда: во время ходки с фонарем только и думалось, как бы ровнее высветить борозду и не угодить под колеса. А при отдыхе на мешках гудело не только в голове, но и в ногах, какие уж там рассуждения!

К утру усталость раздавила все тело. Ноги одеревенели, поджилки затряслись, тяжесть в затылке потянула голову на грудь, нагнетая непосильный сон, и почти бредилось, что еще круг-два и я неотвратно рухну на землю. Так оно после и вышло: и я, и Антоха, не раз спотыкаясь, падали в борозде, чудом успевая вскакивать едва ли ни из-под тракторного радиатора и снова идти. Иванчик ни гу-гу. По крайней мере, я не слышал его криков, хотя, возможно, они и гасли в рокоте трактора. И только тетка Дарья во время очередного наполнения сеялки зерном подбадривала нас, нахваливая и шутя, хотя, как я понимал, и ей на подножке сеялки, в пыли и тряске, не сладко было…

Когда забрезжил рассвет и уже не нужно было носить фонарь, появилась смена сеяльщиков. И то ли от усталости, то ли от полусонного состояния, а возможно, от того и другого, я с какой-то очумелостью воспринимал слова пришедших людей. И даже не понял, как мы с Антохой разбрелись в разные стороны, торопясь по домам.

Какие силы поддерживали меня, пока я шел до дома, не объяснить. Но, едва разувшись в сенях и переступив порог, я в изнеможении плюхнулся на скамейку.