Олег Рой - Верь в меня

Историк мучительно закашлялся, прижав к посиневшим губам какую-то тряпку. На тряпке остались красные брызги. Говорил он все тише и все больше задыхался, но на попытки Дениса остановить рассказ гневно махал рукой:

– Слушайте же! Ведь он что угодно может сделать. Помните, у меня кровь носом пошла?.. Не давление это… Точнее… это его… давление на меня… Чтобы я на вас тогда надавил… Почти получилось… А потом… по его выражению… вы снова сорвались с крючка…

– И? – все еще не понимая, спросил Вишняков.

– Остановите его, – еле слышно сказал историк. – Заклинаю. Остановите… пусть даже я испущу дух, как только за вами закроется дверь. Мне уже все равно, я слишком долго живу. Но пусть другие живут дольше… остановите его, умоляю! А меня пусть Господь покарает. Поделом мне…

– Но как его остановить? Как? – воскликнул Денис.

– Не пишите больше этот роман, неужели вы не понимаете, – прохрипел Золотарев. – Он ничего вам не сделает, этот роман вы должны написать не под принуждением… а принудить вас у него нет власти…

В стекло вдруг стукнуло так, что вылетела форточка и осколки усыпали подоконник и пол.

Вишняков вскочил. За окном, на стоянке, пылал автомобиль. Разыгравшийся ветер раздувал пламя, и оно на глазах Дениса охватило еще одну машину. Писатель едва успел пригнуться, когда раздался второй взрыв.

– Что за… – он едва сдержался, чтобы не помянуть черта, как обычно. После знакомства с Марией и возвращения Миры с детьми чертыхаться он почти перестал. – У нас что, война началась?!

– После землетрясения – огонь, но не в огне Господь. – Денис обернулся и увидел, что Золотарев, которого трясло, как в сильной лихорадке, приподнялся со своего ложа и попытался перекреститься. Со второй попытки ему это удалось… – Получилось. Видите ли, я трус. Я всегда был трусом. Но, познакомившись с вами, набрался смелости и… и зашел в храм Божий. Я молился – не за себя, я конченый человек, за вас. Наверно, Бог услышал меня. Я не сказал вам самое главное: раз уж вы ступили на этот путь, вам предстоит пройти долиной тени смертной… но не бойтесь зла, поскольку Он с вами.

На улице завыла и тут же заглохла пожарная сирена. Вишняков осторожно выглянул в окно – на стоянке, перегородив выезд, стояла автоцистерна, поливая огнем потухающие автомобили. Дождь также прекратился, словно в небе кто-то кран перекрыл. Лишь слабый ветерок в разбитое окно колыхал убогие стариковские занавесочки и приятно холодил шею Дениса.

– После огня было веянье тихого ветра… – тихо прошептал Золотарев.

Голова его запрокинулась, рот открылся. Пальцы вытянутой вперед руки сложились в горсть, словно историк вновь собирался перекреститься.

Это были его последние слова.

Писатель в ужасе увидел, что из ноздрей старика снова потекла густая, темная кровь, как закатываются глаза историка. «Он же сейчас умрет у меня на глазах, – мелькнуло в голове Вишнякова. – Или… Успею?!»

Он вызвал «Скорую».

– Пожилому человеку плохо, – выпалил Вишняков в трубку. – Кажется, давление… Аппарата нет… Непонятно, поднялось или упало… У него кровь носом, темная и густая.

– Сколько ему лет? – неприязненно раздалось в трубке.

– Э… – Вишняков чуть не брякнул «сто двадцать два», но подумал, что «Скорая» или не приедет, или приедет, когда помощь точно не понадобится. – Я не знаю, это мой сосед! Я к нему в паспорт не заглядывал! Пока мы бумажки заполнять будем, он умрет!

– Пока вы орете, – с раздражением ответила диспетчер, – я уже сбросила информацию бригаде. Не в девятнадцатом веке живем, и не в Аддис-Абебе, когда ж вы все поймете уже?

Денис неуверенно поблагодарил женщину и нажал отбой.

Время в ожидании «Скорой» тянулось мучительно. Денис то сидел, безотрывно глядя на Золотарева, чье дыхание практически затихло, то вскакивал с места и опасливо подходил к старику. Один раз даже рискнул поднести к его губам небольшое зеркальце. Зеркальце затуманилось. Виктор Семенович непостижимым образом был еще жив, хотя и явно находился без сознания.

Наконец в дверь раздался звонок.

Небритый парень хмуро оттеснил Дениса, входя в квартиру, покрутил носом, видимо, ожидая учуять столь характерный для всех стариковских нор запах лекарств; не почувствовал ничего. Взялся за пульс, отпустил руку Золотарева, уложил ее вдоль тела, достал мобильник: «Паша, Витя, давайте носилки. Третий этаж. Хорошо не десятый».

На том конце трубки явственно выругались забористым матерком.