Сергей Шустов - Бах

Первая (и самая очевидная) причина, на наш взгляд, кроется в банальном незнании. Человек часто, увы, судит о предметах и явлениях, ничего толком про них не зная. Услышав единожды, мы уже готовы судить. Увидев случайно, мы уже имеет твердое мнение об увиденном. Хорошо ли это? К чему такая торопливость и поспешность? Понятно, что и такую резвость во вдруг разом сформировавшихся вкусах и пристрастиях никто не запрещает. В наш быстрый век это — обычное и логичное явление. Но что же происходит с таким «быстро раскусившем плод» человеком далее? И тут два пути. Нет, даже — три.

Первый, самый простой и легкий — вслух заявить о своем выборе. Любовь это или нелюбовь. Симпатия или ненависть. Неважно! Бывает же любовь с первого взгляда? Существует же неприятие «сходу», с первой секунды знакомства? Что бы и не сказать всем об этом? И такой слушатель (ценитель картин, читатель книг, посетитель музея, созерцатель пейзажей — да что угодно в этом духе!) объявляет свое решение. Пусть все услышат. А зачем? Чтобы поднять себя самого в собственных глазах? Чтобы эпатировать окружающих (например, мнением, идущим в разрез с общепринятым)? Или, потому, что, как Лев Толстой — «не могу молчать»?

А вот далее получается неприятный казус. Человек, скоропалительно заявивший о своем неприятии (или, наоборот, приятии) чего-либо, оказывается в ловушке, самолично заготовленной. Ведь — как он пойдет теперь на попятную? Поменяет свои убеждения? Это же — неприемлимо, непринципиально! Стыдно, наконец! И приходится такому человеку самого себя и далее убеждать в правильности первого поспешного решения, шага, заявления. Чтобы не упасть в глазах других людей. Да и собственных — тоже. Это, согласитесь, очень плохой путь! Такой прямолинейности восприятие искусства ни от кого не требует. И только вредит в дальнейшем избравшему его.

Второй путь — промолчать. О своей первой оценке. Не торопиться заявлять окружающим о своем выборе. Попытаться разобраться. Сделать еще попытку. А то и несколько. Наконец, отложить — хотя бы на некоторое время. Оно, быть может, придет в свой черед. Чтобы поменять оценку и вдруг иными глазами увидеть новое в отвергнутом.

Такой путь более рационален и выгоден. Он дает пути к отступлению. К пересмотру позиций. Никого не обижая и не шокируя, человек разбирается сам с собой. Со своим внутренним миром. Этот путь показывает самому человеку свою собственную эволюцию. И убеждает его постепенно, что любое, даже медленное, даже с отступлениями, но — развитие, всяко лучше любого безоговорочного тупика.

Наконец, третий путь — найти друзей и собеседников. Найти «проводников». Найти учителей и наставников. Это могут быть не только персоны. Это могут быть книги. Справочники. Концерты. Выставки, фестивали, кинофильмы. Да что угодно! Это путь «расширения познания и чувствования». Это — попытка не замыкаться в себе, а «идти в народ». Узнавать и чувствовать новое. Главное в этом пути — научить самого себя вкусу к поиску… На этом пути и ждут обычно человека самые интересные, неожиданные и яркие открытия. Возможно, поменяющие в будущем много чего внутри него самого!

…..

Искусство знает много примеров, когда одно произведение прославляет имя создателя. Всего лишь одно! Полонез Огинского. Менуэт Боккерини. Адажио Альбинони (да и то — под сомнением — чужого авторства!). Явление Христа народу Иванова. Свадьба Сухово-Кобылина.

Искусство знает столь же много примеров, когда творец работает неровно — и постоянно то срывается вниз, то вдруг находит в себе новые силы и выдает на гора нечто совершенно свежее. Голубой период Пикассо. Последние песни Некрасова. Пан Врубеля. Прощание с Родиной Шопена.

Искусство знает не так уж и много примеров, когда художник, писатель иль композитор всю свою сознательную жизнь работают ровно, как заведенная машина с хорошо смазанным ротором. Такие создатели никуда не взлетают, не ведают уныния и апатии, не впадают в ярость от собственной никчемности, не бросаются чернильницами и кистями, не рвут ноты, не ломают стулья. Не заламывают руки. Их внутренняя борьба никому не видна. Ее нет внешне. Она вся, возможно, кипит и бурлит глубоко внутри их художественного существа. И потому всем кажется, что такой Творец спокоен, умиротворен и находится в полной и безоговорочной гармонии и примирении с миром и всеми его скорбями.

Нельзя сказать, что наш Бах смело может быть отнесен к третьему типу. Разумеется, и в его творческой жизни бывали моменты отчаяния и минуты ликования. Бросался и он (правда, париком!) в нерадивых исполнителей. А одного оркестранта назвал даже «свинячим фаготистом»! Известен также случай, когда пришлось оскорбленному Иоганну Себастьяну хвататься за шпагу — и даже обнажать ее! Но все это — мелочи. Я бы даже сказал, житейские мелочи. Мгновения слабости и нервов. Которые, конечно же, есть у каждого творца. И уж тем более — у великого!