Сергей Шустов - Бах

..…

Таким образом, возникала проблема. Необходимо было не только сочинить музыку. Нужно ее было как-то зафиксировать. На носителе (как говорят сейчас). Носитель, естественно, был бумажным. Однако, существовали и другие. Так, позднее, уже во времена Баха, ноты гравировались на медных досках, — с них можно было делать оттиски. Но это касалось только тех нот, которым выпала честь быть «размноженными», то есть опубликованными. В случае Баха такая честь выпадала редко…

После фиксации музыкальной мысли, («чтобы не потерять ее у себя в голове»), композитор стремился исполнить сочиненное. Это же очевидно! И для этого ему приходилось вновь преодолевать множество трудностей. Если сочиненное предназначалось для исполнения не одним музыкантом (скажем, хоры, оркестровые произведения, ансамбли, оперы), то необходимо было найти, собрать вместе этих исполнителей. Затем — отрепетировать, перед этим раздав ноты. Следовательно, нужно было еще эти ноты и накопировать. На этом поприще подвизалась целая армия копиистов, которым композиторы были вынуждены платить денежки. До изобретения копиров формы Ксерокс было еще очень далеко!

Это положение вещей можно было назвать «рождением музыки» — и роды эти были весьма непростыми и трудными. Бах часто выходил из затруднительного положения сразу, как только создавал небольшие ансамблевые вещи. Он просто призывал на помощь семью. А, может быть, и родственников. Род Бахов был, напомним читателю, сплошь состоящим из музыкантов. И тогда семейное музицирование позволяло композитору «вживую» оценить качество только что созданного.

Представим себе эту сценку. 1730 год. Старинный дом в Лейпциге. Лето. Распахнуты ставни. Ветер шелестит занавесями. Слышны азартные крики старших сыновей, — они играют во дворе. Скрипнула дверь. Бах-отец выходит из своей рабочей комнаты. Он только что закончил сочинение трио. Автору не терпится послушать, что же получилось. (Хотя, и это совершенно точно, музыка звучала у него в голове; ему этого было достаточно для ее оценки). Мать зовет сыновей в дом. Дети, оторванные от игры, разгоряченные, шумно топчутся в прихожей, переодеваются, чистятся, — ведь сейчас им предстоит взять в руки инструменты. Отец семейства будет исполнять партию альта. (Это его любимый инструмент в ансамблях). Вильгельм Фридеман, старший, бережно извлекает «свою» скрипку, он уже привык обращаться с инструментом как с живым существом. Филиппа Эммануэля помещают за клавесин. Мать, Анна Магдалена, здесь же. Она всегда присутствует на музицированиях. У нее великолепный голос. Она сама прекрасно играет на многих инструментах. (Язык не поворачивается назвать ее мачехой, — она истинная мать первым детям Баха, рожденным Марией Барбарой).

Первые пробные звуки. Сыновья пытливо вглядываются в ноты. Они уже вполне взрослые. Они — настоящие музыканты. И любопытны они музыкально, как все Бахи. Три темы прилаживаются друг к другу. Вильгельм Фридеман вслушивается в новые звуки, те, которые рождаются под смычком отца и под пальцами брата. Именно так начинается лесной ручей; несмело, с первых робких струй. Бах — это ручей. Бахи — это ручьи. А ручьи питают реки, которые текут в море.

..…

…Как это в свое время произошло с Луи Маршаном: испугаться гения, сложить руки, умчаться прочь, лишь бы не позориться на людях в сравнении со звездой.

Да, да, возможно, это даже хорошо, что насчет Баха плохо были осведомлены его современники, те, которые тоже сочиняли музыку. Они творили в неведении. Они и не подозревали, что рядом с ними творит гений. И что их сочинения на фоне построений мастера — слабы и невзрачны, как «хибарка пастуха в сравнении с готическим собором».

И это тоже извечный вопрос искусства: почему люди вновь и вновь творят, несмотря на то, что до них уже созданы грандиозные шедевры? Что движет этими людьми? Почему художник берется за кисть, зная, что до него кистью водили по самому, казалось, куполу мирозданья Леонардо, Рембрант, Тициан? Почему писатель вновь пододвигает стул к своему рабочему столу и строчит роман, только что перечитав ремарковский «На западном фронте без перемен» или набоковский «Дар»? Почему композитор в лихорадочной спешке набрасывает закорючки нот на нотную бумагу, поймав наконец-то ту тему, которая так долго мучила его и просила выхода, когда за окном звучат штраусовские вальсы или бетховенские сонаты?

Говорят, что искусство вечно. Что оно, настоящее искусство, поднимает вечные вопросы. Общечеловеческие, так сказать. «Мона Лиза» принадлежит всем. И ее улыбка одинаково «непонятна» эскимосу, японцу и англичанину. Допустим все это. Тогда тем более не ясен ответ на те вопросы, которые мы только что задали. Вновь создающий мало что уже сможет добавить в сокровищницу…