Захария Станку - Как я любил тебя

К концу дня мы были совершенно без сил. Тем не менее дома нам удалось достать из колодца все двадцать с лишком бурдюков воды и напоить лошадей. Я наскоро проглотил в своем сарае горбушку черствого хлеба и кусок острой брынзы, которые мне принес и швырнул издали, как собаке, совсем как собаке, татарчонок Урпат. Потом я улегся на заскорузлые овчины и стал ждать, когда придет сон.

«Господи!.. Господи… Благодарю тебя за то, что ты дал мне жизнь, господи, и за то, что не отнимаешь ее у меня»…

С этих пор день за днем каждое утро я поил лошадей и гнал их на пастбище и каждый вечер пригонял их домой и снова поил. Бывали дни, когда Урума привозила мне обед. Бывали дни, когда она не приезжала. Я купался в море. Жарился на песке под лучами солнца. Радовался. Грустил. Чаще радовался. А время… Время шло. Время потому и есть время, что оно проходит. Иногда налетал ветер. Он прилетал издалека. Приносил время на своих крыльях. И на крыльях уносил его. А когда ветер дремал, время приходило и уходило само. Я не слышал, как оно приходило. Не слышал и как уходило. Никто никогда не слышал шагов времени. И, однако, время никогда не стояло на месте — ни одного мгновения.

В татарском селе Сорг ни Селим Решит, ни Сельвье ничего не замечали, ничего не подозревали. Не возникало подозрений даже у мальчишки Урпата. А лошади… Лошади, как и говорила Урума, молчали. Но с некоторых пор меня мучили сомнения. Я заметил, что мальчишка явно чем-то озабочен и не находит себе места. Как-то обиняком я спросил его, уж не скрывает ли он какой тайны и не терзается ли каким сомнением. Он ответил, что никакой тайны нет, а думает он о приближающемся дне, когда настанет его праздник, его «свадьба», его «час». Знаю ли я, что это такое? Я ответил, что слышал от людей, и стал допытываться:

— А меня ты пригласишь на «свадьбу», Урпат?

— Может, и приглашу. Я еще подумаю. Может, и приглашу…

— А почему тебе надо еще думать?

— Потому что… потому что ты, слуга, нечестивая собака. А вам, нечестивым собакам, не делают обрезания. Поэтому мы и называем вас нечестивыми собаками. Кто верит в Магомета, тот делает обрезание.

— И все-таки, Урпат, ты мог бы меня позвать…

Прошло много дней. И много ночей. За каждым днем следует ночь. И за каждой ночью снова наступает день. Даже когда мы умрем, все останется по-прежнему. Только мы этого уже не увидим.

Однажды вечером, когда мы напоили коней, я улучил минуту и спросил юную татарку:

— Ты хорошо себя чувствуешь, Урума?

— Хорошо, Ленк, лучше нельзя.

— И все-таки ты чем-то удручена. Уж не появилась ли нужда в твоей старой приятельнице?

— Нет, Ленк, не появилась.

Больше она ничего не сказала. Подарила меня улыбкой. Но улыбка ее мне не понравилась. На ней лежала тень печали, затаившейся в глубине глаз, зеленых, как молодая трава.

Время шло и шло — неслышными и невидимыми шагами; проснувшись однажды, мы обнаружили, что наступила середина лета. Солнце приблизилось к земле, и жар его сделался нестерпимым. Созрел ячмень. Созрела рожь. Дозревали пшеница и овес. Староста позвал меня и сказал:

— Я нанял тебя слугой при лошадях, нечестивая собака. Но теперь у меня много спешной работы на жатве и молотьбе. Слава аллаху и пророку — год выдался урожайный. Ты должен мне помочь.

— С радостью. Я ведь не какой-нибудь городской пустобрех. Знаю, что такое и жатва, и молотьба.

— Значит, уговор: завтра на рассвете лошадьми займутся Урума и Урпат, а ты пойдешь со мной на жатву, будем жать ячмень.

Работа меня не пугала. Жаль было только, что на время меня разлучат с Урумой. Я сделал попытку отказаться, заявил с вызовом:

— Я помогу вам на жатве, помогу и на молотьбе. Но тогда, хозяин, вам придется заплатить мне сверх положенного жалованья.

— С какой это стати я буду платить тебе сверх положенного? Ты ведь пока мой слуга? Слуга!

— Слуга-то слуга, но по уговору мое дело — быть при лошадях. Только при лошадях. И не забывайте, хозяин, что мы торговались и сговаривались при свидетелях. Работа в поле — это дело совсем особое. Об этом уговора не было.

Жена татарина, Сельвье, слушавшая нашу перебранку, что-то пробормотала под своим черным покрывалом. Я напряг слух. И услышал все до словечка, но понять ничего не понял.

Татарин, посмеявшись над бесплодностью моих стараний, объяснил:

— Ты разгневал мою жену, грязная собака. Вконец разгневал. Хромой бес, сидящий в тебе, так и подмывает тебя поживиться за наш счет.