«Найдется добрая душа».
— И нашлась?
— Через несколько недель меня позвал за себя дурачок Ону Лазу. Я и пошла.
«Ты уже не девушка», — сказал он, когда привел меня в дом.
«Не девушка».
«А почему?»
«Не знаешь, что ли? Бондар…»
«Только Бондар?»
Я молчала. А он набросился на меня с кулаками. Места на мне живого не оставил… Пять лет я прожила с ним. Слышишь? Пять лет. И за эти пять лет я вытерпела его три раза. Троих сыновей родила… А потом господь призвал к себе Ону Лазу. А потом…
Она молчит. Смотрит на меня большими черными глубокими глазами. Берет кусочек мяса. Откусывает от ломтя душистого хлеба.
— Хорошее жаркое, — говорит она. — И хлеб хороший. Твоя сестра умеет хлеб печь.
— Умеет, — говорю я. — Но еще нужно уметь смолоть зерно. И правильно разогреть печь.
— Да, — говорит Филимона, — чтобы вкусный хлеб получился, надо уметь многое… Но скажи… Скажи, как ты жил?..
— Хорошо жил. Очень хорошо. Разве ты не слыхала?
— Как же, слыхала, все слыхала.
— Вот… Потянуло в родные места…
— Знаю. Видела, как ты приехал, как шел с палкой.
— Да, иногда беру ее. Когда очень устану.
Снова вошла сестра.
— Я принесла вам еще бутылочку, вы, наверно, хотите еще поговорить.
— Хотим, — отвечаю я.
— Тогда я пойду. Сэмынце говорит, что пора спать ложиться.
— Спокойной ночи.
Мы пьем. Стакан за стаканом.
— Будь здоров. Слышишь, будь здоров, — говорит Филимона.
Я встаю. Чокаюсь с ней.
— Будь счастлива, Фили.
— Счастье мое… Врагу не пожелаю…
Снова проходит поезд. Снова дребезжат стекла.
— Полночь, — говорит Филимона.
Я смотрю на часы.
— Полночь, Фили.
— Первый раз мы с тобой заговорились до полуночи.
— Первый раз, Фили.
— Пойду я. Тебе, наверно, пора спать.
— Я провожу тебя, Фили.
— Зачем? Я дорогу знаю. Но если ты хочешь…
Она берет платок. Надевает на голову. Расправляет на плечах.
Мы идем с ней по улицам села. Небо все такое же высокое, все такое же хмурое. Но звезды крупные, яркие. Филимона угадывает мои мысли.
— Да, подумать только… То же самое небо. И те же звезды. Как тогда. И земля под ногами та же.
— Небо не стареет, Фили…
— И земля тоже…
Мы проходим мимо большого нового здания. Луна освещает окна.
— Это что, Фили? — спрашиваю я. — Не помню такого дома.
— Школа. В прошлом году построили. Ты и не можешь помнить.
Мы поворачиваем на площадь — посередине стоит дом с островерхой крышей.
— Здесь жил Трэкэлие, да, Фили?
— Верно, Трэкэлие. Ты не забыл его!..
— Нет.
— Сейчас в этом доме живет Лунгу из Стэникуц. Он женился на младшей дочери Трэкэлие.
— А сам Трэкэлие?
— Под горой у старой церкви.
Какая-то собака перемахивает через изгородь. Лает, кружит вокруг нас. Я отгоняю ее палкой.
— Пошла вон! — кричит на нее Филимона.
Собака, видимо узнав голос, успокаивается и плетется к себе в конуру.
— Пришли, — говорит Филимона.
— Здесь ворота?
— Здесь… По-прежнему…
Поднялась луна. Воздух сине-серый. Голова у меня горит. Я изо всех сил стискиваю руками виски.
— Фили, мне кажется, будто все по-прежнему, будто, как тогда, цветет сирень…
— А она и впрямь расцвела. Вчера еще. А ты только сейчас заметил?
— Только сейчас, Фили.
Я обнял ее. Она прижалась ко мне. Я взял ее лицо в ладони и стал жадно целовать нежные горькие губы.
Небо покачнулось. Звезды покачнулись. Луна покачнулась. И земля тоже.
Филимона вырвалась.
— Дурачок! Теперь-то зачем? — тихо сказала она.
— Незачем, Фили. Незачем…
Ворота скрипнули и захлопнулись.
Все брожу и брожу по селу. Собаки не узнают меня. Лают. Иные даже кидаются.
Тогда я останавливаюсь. Останавливаюсь и отгоняю их палкой.
Перевод С. Флоринцевой.
Рассказы и повести Захарии Станку, румынского писателя, уже давно и широко известного советскому читателю, составляют особую и вместе с тем органичную в его обширном и многообразном творчестве главу. Это лирическая проза о румынской деревне начала века, где клочок земли полностью определял судьбу человека, о народных обычаях, невзгодах и радостях, чувствах и помыслах крестьян. И все это рассказано одним человеком, почти во всех произведениях его зовут Дарие. Он был мальчишкой, во все совал нос, потом он вырос и ушел из деревни в город, где выучился и стал журналистом, писателем. Но вот он приехал в родную деревню на похороны матери, навестить которую никак не мог выбрать время в городской суете… Да ведь это речь уже идет о самом писателе Захарии Станку! Да, верно, и о Станку тоже, потому что рассказчик в произведениях Захарии Станку и есть его alter ego.
Читать дальше