Захария Станку - Как я любил тебя

— Спасибо, девушка. Царствие ей небесное.

Значит, он понимал, что позавчера умерла мама, а вчера мы ее похоронили. Может быть, он не такой уж дурачок, как все думают.

Сорян все пьет и пьет вместе с карликами Костандины.

Тетка Уке протягивает мне несколько кусков красной обожженной глины.

— Попробуй, может, тебе понравится.

— Нет, спасибо.

— Если бы все люди ели землю, быстро бы они ее съели, ведь людей-то на земле… хе-хе… почти как муравьев.

Что же будут делать муравьи, которых погребли вместе с мамой? А пчелы? Муравьи-то найдут себе дорогу, выберутся наверх, а вот пчелы — ведь они умрут, если не погибли уже.

Мы так мало знаем про муравьев и так мало про пчел. А о людях? О людях? О людях мы знаем и того меньше, почти ничего о них не знаем.

Я вхожу в дом, выпиваю ковш воды, открываю дверь и вижу кровать, на которой много лет подряд спала мама рядом с отцом.

Мама умерла позавчера, а вчера мы, дети, близкие и дальние родственники, свойственники и знакомые, вместе с ее мужем, нашим отцом, отнесли ее на кладбище, закопали и оставили там одну рядом с костями дедушки и костями Алексе и Рады на крышке гроба. Мы оставили ее, мы покинули ее там одну. Нет, нет, мы не покинули ее одну, мы оставили ее вместе со всеми нашими усопшими, а их у нас сотни, если не тысячи, вместе со всеми покойниками из нашего села, которых десятки тысяч, потому что наше село существует с незапамятных времен.

Моя тетка Уке опять соблазняет меня:

— Покушай, Зэрикуце, попробуй и ты глины, съешь хоть кусочек, может, у тебя худой живот. Если у тебя есть дыры в животе, то ешь обожженную глину и поправишься.

— Нет у меня дыр в животе.

И все-таки я беру кусочек обожженной глины, разгрызаю его зубами, долго держу во рту, потом проглатываю.

— Ну как, хорошо?

— Да ничего плохого.

Это не тот ответ, которого ожидала тетка, но она довольствуется им и протягивает мне еще кусочек.

— Возьми про запас. Может, еще захочется. Жевать глину — все равно что курить. Привыкнешь — и не избавишься.

Моя сестра Елизабета обращается ко мне:

— Давай походим по двору. Пока ты тут сидел на стуле, у тебя, наверно, все кости онемели.

Некоторое время она молчит, потом спрашивает меня:

— Ты вроде бы ходил в село, в корчму, чтобы расплатиться с корчмарем.

— Да ходил. Только вернулся с полдороги. Я потом схожу.

Мы бродим по двору. Когда я был маленьким, дом мне казался огромным, деревья представлялись великанами, а двор, где находился скот и держали птицу, необъятным. С тех пор все уменьшилось. Дом стал простой глинобитной хатой, кривые акации, алыча, яблони выглядят чахлыми и хилыми, двор — тесным, просто крошечным. В глубине его дикие заросли колючей акации и могучая лебеда с толстыми, жирными листьями.

— Вот здесь, — говорит моя сестра, — посадили мы как-то орех. Рос он, рос, да не вырос — зачах.

— Да, — подтверждаю я, — много раз мы пытались завести свои орехи. Сажали по два, по три дерева, но все засыхали.

— Земля тут для них плохая.

Елизабета вдруг замирает на месте.

— Погоди, погоди!

Я останавливаюсь среди кривых, узловатых деревьев, колючих и цепких, среди могучего зеленого бурьяна с крепким, бьющим в нос запахом. Сестра делает несколько шагов, нагибается и что-то поднимает с земли.

— Погляди-ка! Вот они, мои козочки!

Она вытаскивает из бурьяна две ободранные козьи головы. Кровь на них запеклась, рога целые, зубы, как и у всякого освежеванного животного, оскалены.

— Это мог сделать только Бикой. Это он украл и зарезал моих коз. Кто знает, в каком теперь овраге сушится на солнце их посоленное мясо, где превращается оно в пастраму!..

Моя сестра Елизабета поносит вора на чем свет стоит, честит его на все корки. Жаль, что его нету рядом, а то бы он послушал.

— Хорошо, — говорю я сестре. — Украсть коз, чтобы сделать из них пастраму и съесть, это я понимаю. Но что за нужда тащиться сюда с козьими головами и подбрасывать их на двор?

— Такой уж у него подлый нрав! Это чтобы посмеяться надо мной!

— Откуда же ты знаешь, что именно Бикой украл твоих коз? Мог ведь украсть и кто-нибудь другой.

— Как бы не так! Бикой украл. Это у него привычка подбрасывать людям на двор ободранные козьи головы. Если бы украл Ламбе Кош, он бы подбросил копыта. Рога ему самому нужны. Он научился у цыган делать из рогов гребни. Наделает гребней, продаст на базаре, денежки заработает. У нас, братец, деньги случаются редко, потому они и дороги.

Невольно усмехнувшись, я говорю ей: