Дойна Галич-Барр - Колокола и ветер

Я получала много писем, и Андре просматривал их. Сначала никак не комментировал. Но все больше боялся, что со мной что-нибудь случится. Запретил мне водить машину. Заботясь о моей безопасности, дал мне водителя, я не стала спорить. Я всегда считала, что его решения выверенные и зрелые, что они в моих интересах. Возможно, он опасался, что из-за такой популярности может меня потерять. Впервые я ощутила неудобство из-за того, что к нам приходят люди, просят автограф, хотят поговорить. Он еще больше сосредоточился на охране моего личного пространства, на изоляции, удалял из моего окружения буквально всех, даже фоторепортеров. Подруг у меня не было, и я не чувствовала, что мне не хватает общения, хотя его забота обернулась для меня потерей свободы.

– Мы счастливей всего, когда мы одни в доме, – часто повторял он. – Ты рисуешь, я пишу, мы слушаем музыку, она обогащает нас красотой.

Теперь я знаю, что заранее предчувствовала: он не хотел детей. Когда мой отец в шутку спрашивал, когда же у него будут внуки, Андре, помолчав, говорил, что он стар и не хочет повредить моей карьере, внешности и нашим удивительным отношениям. Я стала немой соучастницей скорее его жизни, чем своей. Боясь узнать истинные причины его решения, жила в безмолвии. Может, мне было страшно услышать правду, а может, я не хотела его обижать вопросами. И приняла его резоны как свои.

Может быть, я преждевременно, живя у честных сестер в Париже, создала себе идеальный образ брака – чистого, невинного, как молитва Христу: ты его любишь, уважаешь, а он дает тебе спокойствие и защиту? Это и есть любовь – я не роптала, не требовала ответа и утешения. Бывали дни, когда мне было стыдно за свой эгоистический порыв, желание стать матерью. Я просила у Бога прощения, и постепенно мое желание угасло.

В нашем большом доме был роскошный вход на второй этаж с двумя витыми мраморными лестницами. Стены были увешаны украшениями, в основном из Африки. Андре увлекался стариной и коллекционировал костюмы и маски из разных стран африканского континента.

Я отказывалась его сопровождать в путешествиях по Африке. Боялась, что, если я с ним поеду, он тоже умрет, как Никола. Я никогда не говорила ему о причине отказа.

Думаю, молчание помогало нам обоим верить в прочность своего положения, и каждый хранил свою тайну. Я так и не поделилась с Андре своей дружбой и утратой Николы.

На одной стене висели портреты предков Андре. Некоторые просто выглядели внушительно, у других были резкие, неулыбающиеся лица, они излучали чувство превосходства. У женщин были богатые платья тех времен и драгоценности, покрывавшие грудь и украшавшие прическу. На этой лестнице я чувствовала себя чужой и избегала подниматься в спальни и большие комнаты для приемов, расположенные на третьем этаже.

Там было несколько таких комнат. Ценная обстановка имела свою предысторию, но от нее веяло холодом. Это был дом фамильной традиции, дом прошлого, а не настоящего. Я ничего в нем не меняла, не добавляла, кроме как в своей спальне. У нас была одна общая спальня и две отдельные. Часто я спала у себя, в одиночестве, и меня охватывал страх, вернувшийся из детства. В кошмарных снах являлись лица с портретов предков Андре. Они были строгие и злые. Как повелось тут из поколения в поколение, мы в браке держали себя в соответствии с обычаями и этикетом аристократической французской семьи. Андре использовал любую возможность, чтобы поговорить по-французски, он считал Францию своей родиной. Он любил эту страну, мы часто ее посещали. Как же мало я знала о человеке, с которым собиралась провести жизнь! Он говорил о своих предках с гордостью и любовью. Теперь они принадлежали и мне, ведь я носила его фамилию.

Вспоминаю один благотворительный костюмированный бал, устроенный ради сбора средств для Африки. Андре выбрал мне эфиопский народный костюм. Все присутствующие восхищались – наряд был роскошный, яркий, украшенный шитьем с драгоценными камнями. Особенно эффектен был потрясающий тюрбан. По возвращении с успешно прошедшего вечера я впервые ощутила, каким страстным может быть Андре. Он говорил мне – одетой в этот костюм – слова, которые звучали как музыка. Был в восторге, звал меня по-эфиопски – Дельта, а я не понимала этого имени, даже не знала, что такое существует. И тогда вдруг, наверно, вернувшись в реальность, он нежно взял мое лицо в руки.

– Изабелла, – сказал он серьезно, – я хочу, чтобы ты запомнила эти слова: сегодня вечером я любил тебя. Ты подарила мне лучшие дни в моей жизни, величайшую радость и необычайный дар: ты писала прекрасные иконы и фрески, делала мозаики, которые прославились на весь мир, а я имел честь и наслаждение смотреть, как они возникают. Так родители наблюдают за ростом ребенка.